— Сие есть грех великий.
— А не грех, братец, цапать меня за задницу и языком ухо слюнявить?
Филипп повеселел. Какие духи будут про колбасу и грех содомский говорить?! Он отлично различил голоса брата виночерпия и монаха Ратперта, прислуживавшего ему в винных погребах, а потом догадался, откуда звук исходит. Под самым сводом в каменной кладке имелось отверстие, в которое была вмурована глиняная трубка. По таким, как он знал, тепло расходится по всем жилым помещениям обители от располагавшихся в подвалах печей. Сам он не раз топил такие печи. «Хитро придумано, — подивился брат Филипп. — То есть часть труб вовсе не для обогрева предназначена, а для того, чтобы тайное сделать явным. Истинно говорят старшие, и у стен есть уши». Он пошел дальше по извилистому ходу и опять услышал голоса, словно из глубин земных вырывались стоны грешников, терзаемых щипцами адовыми.
— Сказал тебе, сиди смирно и не елозь.
— Отче, благословите хоть одним глазком на господина нашего взглянуть. Говорят, борода у него по земле стелется, а меч ярким пламенем сияет. Еще слышал, что если поганый увидит меч его, то в камень превращается.
— Пустой вздор, я вот сейчас велю тебя розгами высечь! Переписывай Деяния апостолов — не было нам от отца Николая благословения труд наш Божий оставить, чтобы суете мирского тщеславия отдаться. Сие есть подвиг настоятеля нашего, нам же надлежит со страхом Божьим и молитвами буковки выводить, дабы слово Божье воссияло во всех частях круга земного.
Филипп узнал голос брата Иеронима — самого искусного переписчика обители, человека мудрого, но сурового. Теперь монах понял, как устроен подземный ход. Разговор про колбасу он слышал из ризницы — хранилища мирских сокровищ святого Галла. По праву расположена она ближе всего к алтарю, который есть хранилище сокровищ нетленных. Дальше подземный ход вильнул и вывел любопытного монаха к скрипторию — месту, где книги переписываются и святое знание жизнь вечную обретает. Над твердью земной скрипторий находится подле ризницы и окнами смотрит в окна алтаря, откуда святое знание проистекает. По логике вещей дальше Филипп должен был попасть в незримую часть зала капитула, где сейчас господин наш передает пречистый посох Галла Исповедника отцу Николаю.
«Если не глазами, то хоть ушами поприсутствую при столь знаменательном событии», — решил Филипп, забывший страх перед наказанием от брата Веринхара за нерасторопность и еще более страшным наказанием от Господа за суетные стремления и праздномыслие. Ибо случилось, что тайны святого места оберегал в тот день смертоносный клинок. Когда Филипп дошел до очередной ниши, откуда раздавался властный бас господина нашего, он пригнулся, дабы не задеть головой свода, протиснулся в нишу на полкорпуса и был поражен в шею стремительным ударом. Не вытягивай шею свою в пустом любопытстве, а преклони главу долу — учат отцы святые, да не все их учению спасительному следуют.
После общей молитвы в храме цезарь и новоявленный аббат Николай проследовали на трапезу в рефекторий Галла. Святым уставом монахам запрещено вести праздные разговоры, а предписывается пребывать в благочестивом молчании, в особенности же по пути в рефекторий, ибо миряне принимают пищу для удовольствия, монахи же — чтобы поддерживать бренное тело служения Господу ради. Но не для цезаря писаны уставы монашеские.
Господин наш находился в прекрасном расположении духа, а оттого без умолку болтал с аббатом и старшими братьями. Ближние его — герцог Швабский и маркграф Фриульский — не отставали. Все им было интересно: как это монахи не испытывают утренних позывов к опорожнению семени и почему слугам Божьим не подобает носить бород. Ведь босое лицо — удел баб да швулиев, как простецы называют содомитов. Ибо идиоты верят, что в волосах мужская сила заключена, поэтому-то народ саксов и прочие племена не стригут волосы ни на голове, ни на лице и на зверей лесных похожи. Аббат Николай отвечал на эти наивные вопросы по совести. Не является монах ни мужчиной, ни женщиной, а по праву причисляет себя к среднему роду. Древние, во тьме суеверий находившиеся, называли род этот андрогинами, мы же, просветленные, уподобляем его ангелам. Монах бреет бороду и корону священную принимает, то есть выстригает волосы на макушке, дабы отринуть суетную славу мирскую и само имя мужское. Депиляция есть путь, бритвой к Господу проложенный, и да не коснется голов наших мерзостная гребенка во веки веков.
По заведенному порядку господин наш и ближние его уселись за стол аббата, который венчал два длинных, расположенных параллельно другу другу стола для братии. В рефектории установилась тишина. Аббат поднялся и начал молитву: