Со стороны Алехин выглядел более чем странно. Вниз по Руставели шествовал мешковатый даун с церковной копилкой, который ни у кого ничего не просил и ни на кого не смотрел. Тем не менее одна носатая женщина, похоже, армянка, окликнула его: «Эй-я, дорогой, слуша-а-й, а что там за церковь у тебя… Бери, на-а-а», — Алехин молча и ошалело смотрел на женщину, пихавшую ему десятку. «Ох, бедный! Ма-а-лодой, а больной совсем», — пожалела носатая апостола гламура. «Спаси Боже», — наконец нашелся Алехин и решил, что если бы постоял чуток у Смоленской, то точно собрал бы на такси и не месил бы грязь так долго. Он забыл, когда последний раз шел пешком более пяти минут. «Москва не предназначена для пеших прогулок, по ней надо проноситься в авто с объемом двигателя от четырех литров под «Полет валькирий» в динамиках», — говорил Кен в интервью «Независимой газете».
«Вот он, угловой дом на пересечении Руставели и Огородного», — удовлетворенно сообщил себе Алехин, зашел в арку и не сразу отыскал подъезд, смотревший на уродливое жестяное сооружение, являвшееся сценой театра некогда культового, а теперь почти забытого режиссера Спесивцева. Кен набрал на панели домофона номер квартиры Кристины, но ему никто не ответил. Мерзнуть на улице Алехин, которого начало подташнивать, — видимо, врач с Пироговки не ошибся насчет сотрясения, — не хотел. Кен набрал наугад первый попавшийся номер квартиры и, как тогда в Гольяново, соврал про «Скорую». Домофон торжественно провозгласил «Входите!» и Алехин оказался внутри. Он добрался до последнего, седьмого этажа, где находилась квартира Кристины, спустился на один пролет, уселся на подоконник и стал ждать. Кен думал о горячем чае, вкусном домашнем обеде, еще загадочном для него теле Кристины, первой сигарете после секса, ее озорных колючих глазах, и постепенно стал проваливаться в болезненный сон. Было четыре часа дня.
Улица Руставели
Алехин проснулся, когда уже стемнело. От неудобной позы на подоконнике затекли ноги, голова была совсем тяжелой — через щели в прогнившей раме его, кажется, продуло. Нос почти не дышал. Кен неуверенно сполз вниз. Ноги не слушались, подкосились, и он с трудом удержался в вертикальном положении. От резких движений рана на голове заныла, но Алехин собрался с силами, осторожно размял ноги и стал прислушиваться. Внизу грохнула дверь. Ожил механизм лифта, где-то совсем рядом завертелось колесо лебедки и кабинка, вздрагивая и подвывая, стала опускаться вниз. «Может, это она… Как же курить хочется», — по малодушию Алехин не смог себе признаться, что о сигарете мечтал больше, чем о встрече с любимой.
Лифт принял свою ношу и устало потащил наверх. Кен стоял напротив шахты, убранной пыльной зеленой сеткой, и смотрел, как к нему приближается усыпанная окурками черная крыша лифта с грязно-желтой лампой-оконцем. Кабинка поравнялась с главным редактором, потом поднялась еще на пол-этажа, дернулась и замерла. Механические двери с судорогой открылись. Кен чуть-чуть выглянул из-за сетки лифтовой шахты. Действовать надо было осторожно. В таком виде его легко принять за бомжа. Народ-богоносец милицию вызовет, как пить дать. Сами мараться, конечно, не захотят, пусть сатрапы выгоняют бедолагу умирать на мороз.
«Направо», — тихо сказал смутно знакомый мужской голос. Алехин глазам своим не поверил. Из лифта вышел симпатичный молодой мужчина — следователь прокуратуры Липатов — и еще двое, лица которых Алехин разглядеть не успел. Он мигом отпрянул, прижался спиной к сетке и даже задержал дыхание. Увидеть сверху его все равно не могли — мешала кабинка лифта. «Только бы не чихнуть, — умолял он себя. — Вот поп, сука! Смыслами он владеет!!! Со страхом Божьим в сердце живет!!!! Гэбня и есть гэбня. Святитель наш, понятное дело, тоже в погонах! Орден, блядь, меченосцев», — вспомнил историк Алехин слова Сталина об ОГПУ.
Кен ждал и слушал. Опричники исчезли за дверью предквартирного тамбура, через минуту щелкнул замок и скрипнула дверь, ведущая в квартиру. «В засаде решили караулить. Ну-ну». Алехин тихо, на цыпочках, спустился на один этаж, и тут сквозь сетку лифтовой шахты увидел поднимавшихся снизу бугаев в лягушачьей омоновской форме. Верзилы с короткими автоматами шли тихо, крадучись. До встречи с законом оставались считаные секунды. Алехин огляделся, осторожно нажал дверную ручку слева. К счастью, дверь, ведущая в приквартирный тамбур, оказалась не заперта. Он был в безопасности.