При этих воспоминаниях Бадринатх вздрагивал и корил себя за то, что дух великих предков покинул его. Старость? — Может, и она. «Не радует луна мучимого холодом, не радует солнце мучимого зноем, не радует жену муж, иссушенный старостью».
Ведь он пока хозяин в доме и мог бы все взять под свой контроль. Но не тут-то было. Каушалья своим безудержным темпераментом, жадностью, невежеством и слепой любовью к дочери Шейле подавляла его.
Каушалья, желая, чтобы ее дочь имела ученого, высокородного и богатого мужа, холила ее, держала в неге и довольстве.
По ее настоянию дочь отдали учиться в английский колледж, чтобы не ударить в грязь лицом перед другими богатыми семьями.
Этот снобизм, стремление к западной цивилизации, рабское преклонение перед ней — болезнь многих в Индии, которую занесли англичане. Это глубоко национальная беда.
Слишком занятые практическими устремлениями, англичане нисколько не наслаждались тем, что составляет роскошь, изящество и очарование Индии. Для них все это казалось пошлым и обыкновенным. Вообще они презирали все, что несходно было с привычными им понятиями.
Тщетно раскрывалась перед ними природа Индии, пленительная, простодушная и вместе с тем дикая и величественная; для устройства парков они не использовали ее богатство, а искореняли, насаждая растительность, чуждую местному климату.
И по сей час близ английских зданий уничтожается все, что напоминает Азию.
Они истребляли пальмы. А ведь Бомбей построен на месте великолепного пальмового леса.
Чем это можно объяснить? Тоской по родине? Уверенностью, что все европейское лучше азиатского?
Безнравственно пренебрегать природой, изумительной в своей простоте, и насаждать искусственную, не гармонирующую с законами экологии.
Но почему сами индийцы заражены тем же неприятием всего своего?
Вот и Каушалья туда же, и Шейла с ее английским колледжем.
Сколько раз, вспоминал Бадринатх, я говорил и настаивал на том, чтобы отправить Шейлу, как Зиту, в обычную индийскую школу!
Однако его настоянию пришлось рассыпаться в прах под натиском совместного словесного муссона жены и дочери, сопровождавшегося треском разбитой посуды. «Как не свить веревок из песка и не завязать в узел воздух, так и не исправить, видимо, характер и нрав жены», — думал Бадринатх.
Конечно же, он страдал, страдал, как старый израненный воин на поле боя. Бадринатх часто вспоминал брата Рао — этого светлого, чистого человека. Любил он его бесконечно и его молодую жену Лолиту!
Но луч, светлый луч пронзал темноту его мыслей. Этот луч — Зита, которая вобрала лучшие черты женщин его рода. Зита — его надежда. Он верил в ее судьбу, ее счастье. И радость поселялась в его старое и страдающее сердце.
Блажен тот, у кого радость в сердце, разве земля не покрыта кожей для того, у кого ноги обуты?
Крик супруги вывел Бадринатха из блаженного состояния.
— Ишь, нескладеха. У тебя и руки-то не так приставлены, как у добрых людей!
— Ну что ты трешь? — набросилась Каушалья на оторопевшего мужа, который, сверкая оправой очков, удивленно посмотрел на нее.
— Чищу ботинки, — заикаясь, ответил он просто.
— Зита, а ну, вычисти ботинки дяде, и до блеска, поняла? — приказала тетка подошедшей племяннице.
— Мало у нее другой работы по дому? — попытался защитить дядя племянницу.
— Мало у нее работы! Меньше будет есть и больше двигаться, скорее похудеет, — отрезала толстуха.
Ранджит стоял у своих дверей, жевал бетель и усмехался в усы. Но не вмешивался. В душе он был рад, что его сестра так школит Зиту. Он попробует на контрастах, хитростью и вероломством захватить дичь в искусно расставленную сеть.
«Ум мой превыше всего! О, благословен Господь, украсивший сад человеческой плоти розой разума!»
И Ранджит, довольный, закрыл за собой дверь.
Зита быстро убрала в ванной комнате после омовения тетушки. И тут же принялась чистить ботинки.
— Не переломится, пусть работает! — бросила тетка.
— Когда этот адвокатишка принесет за Зиту деньги? Наняли адвоката! До какой же степени нужно было не доверять брату, чтобы нанять адвоката, который распоряжался бы деньгами девушки, — съязвила с удовольствием Каушалья и продолжала, кипятясь все более и более:
— Дом на Зиту записан. А мне что причитается? Пять тысяч рупий в месяц за воспитание, и все! И то, заметь себе, старый упрямец, только до замужества Зиты. Но пусть не очень надеется. Ждать ей этого замужества и ждать!