Напомню, что одной из обязательных опор российской государственной конструкции является сакральность верховной власти. В постсталинскую эпоху отношение народа к «первым лицам» становилось всё менее почтительным; в конце концов они стали объектом анекдотов, рассказываемых без опаски.
С экономикой было не лучше, чем с управлением.
Индустриальный рывок, совершенный в тридцатые годы, был достигнут благодаря переводу всей страны в состояние «чрезвычайной ситуации»; главным топливом ускоренного развития были человеческие жизни и судьбы. По тем же законам, пока был жив Сталин, проводилось и послевоенное восстановление. Пять миллионов бесплатных рабочих (население лагерей, пополнившееся пленными немцами и японцами) и массовая конфискация оборудования в оккупированных европейских странах — вот два фактора, которые позволили к началу пятидесятых годов вернуть экономику к довоенному уровню.
После смерти Сталина курс на финансирование исключительно тяжелой индустрии был смягчен. Начали развиваться другие отрасли — потребительский сектор и жилищное строительство. Это обеспечило довольно высокие темпы роста во второй половине пятидесятых. Опять, как двадцать лет назад, наверху заговорили о том, что СССР скоро догонит и перегонит Соединенные Штаты. Поскольку американский ВНП был минимум вдвое выше советского, принятый при Хрущеве семилетний план на 1959–1965 гг. задал очень высокие показатели. Но эффект задержанного роста иссяк, и начали проявляться минусы социалистического менеджмента. В мире происходила научно-техническая революция, возникали новые отрасли промышленности и новые формы бизнес-активности, а советская экономика функционировала всё так же. Разрыв с Западом в производительности труда, в качестве продукции делался всё заметнее.
Попытки реформировать экономическую модель, сделать ее более гибкой предпринимались и при Хрущеве, и при Брежневе, но давали или малозначительный, или даже негативный результат. Командная экономика не могла соперничать с рыночной.
К тому же львиная доля бюджета проваливалась в две бездонные дыры — тратилась на гонку вооружений и на решение продовольственной проблемы. Сталинская деаграризация и коллективизация разрушила сельское хозяйство необратимым образом. В советских магазинах вечно не хватало продуктов, в дефиците было даже зерно. С середины шестидесятых годов бывшая житница Европы начинает регулярно закупать пшеницу за рубежом.
Положение спасали новые финансовые возможности. В начале шестидесятых в Западной Сибири были обнаружены и разработаны огромные запасы нефти и газа. Экспорт нефтегазопродуктов превратился в постоянный источник валюты, причем после арабо-израильской войны 1973 года цены на сырье резко повысились. По сравнению с шестидесятыми эта статья дохода выросла почти в двадцать раз. Нефтедоллары позволяли второй сверхдержаве более или менее на равных конкурировать с военно-промышленным комплексом первой сверхдержавы.
Кризис наступил, когда в середине 1980-х совпали два фактора: трехкратное падение цен на энергоносители и очередное обострение «холодной войны». Оно началось из-за вторжения Советского Союза в Афганистан и нового скачка в гонке вооружений. Сокращение бюджетных доходов и увеличение военных расходов — вот две причины, решившие исход советско-американского противостояния. СССР потерпел не военное, а экономическое поражение — оказался на грани финансового банкротства.
В прежние времена систему могла бы спасти ее традиционная опора — идеологическая, внедрявшая в сознание народа идею о том, что государство является наивысшей ценностью, ради которой можно пойти на любые жертвы. Но к середине восьмидесятых эта несущая колонна тоже сильно обветшала. Запад и здесь одержал победу. Молодое поколение хотело слушать западную музыку, по-западному одеваться, смотреть голливудские фильмы; в коммунистические идеи почти никто не верил; культура разделилась на казенную и фрондирующую, причем первая вызывала у населения скуку, а вторая — живой интерес. Когда государство после Сталина отказалось от политики запугивания (а с тех пор миновало уже тридцать лет), немедленно начало возрождаться Общество, мнения и настроения которого всё больше расходились с официозом.