Всякий раз Иван применял одну и ту же методику, которую, напомню, в сталинские времена живописно назовут «тактика салями»; другое ее образное название «тактика удава». Он отрезал по кусочку и душил неторопливо. Как он постепенно додавил Новгород, рассказано в первой главе, но и «татарскую проблему» великий князь решил точно так же.
Когда он в 1462 году взошел на престол, Москва была уже намного богаче и сильнее своих номинальных ордынских повелителей, однако Иван не торопился скинуть «ордынское иго». Формально еще целых 18 лет он оставался вассалом хана — по причине сугубо прагматической. Московские великие князья были уполномочены собирать со всех русских земель дань для татар и исправно ее выколачивали. Делал это и Иван III, просто оставлял все сборы себе. Объяви Москва независимость — она лишилась бы важного источника дохода. Но объединив большинство русских областей, которые отныне стали его собственной страной, великий князь и так получил возможность собирать подати в свою казну. «Татарский предлог» ему стал не нужен. Но и после присоединения новгородской половины Руси государь не торопился. Он дождался, чтобы в татарском лагере начались междоусобицы, и только тогда, в 1480 году, окончательно порвал с Ордой, предварительно обезопасив тыл и фланги.
С политической расчетливостью и всепроникающей рациональностью напрямую была связана еще одна полезная для правителя черта, в высшей степени свойственная Ивану: эмоциональная холодность. Государь не гневался и не оскорблялся, а только изображал гнев и оскорбленность, когда ему это было зачем-то нужно. К жестокости он прибегал тоже по исключительно практическим соображением — если требовалось подать сигнал или показательно кого-то покарать.
Примером имитации августейшей ярости был знаменитый эпизод 1483 года с «Верейским саженьем» (осыпанным драгоценностями украшением). Когда Иван решил, что пора присоединить очередное автономное княжество, Верейское, он обвинил молодого князя Верейского в том, что тот якобы обманом заполучил из московской казны пресловутое «саженье», а это дорогая память по незабвенной усопшей супруге Ивана, которой оно когда-то принадлежало. После того как устрашенный (ни в чем не виноватый) Василий Верейский бежал, бросив свои владения, государь забрал их себе, и обида сразу прошла. Беглеца он простил, только княжество ему не вернул. А что касается незабвенной супруги, то к ней Иван, кажется, особенных чувств не испытывал, да и вообще давно уже состоял во втором браке.
Иван никогда не был просто семьянином — мужем, братом, отцом, дедом; в любой ситуации он оставался государем. Все силы души и вся страстность (если она у него вообще была) расходовались на властолюбие и собирание земель. Нет никаких упоминаний о фаворитках или каких-то личных пристрастиях монарха; с родственниками, даже самыми близкими, если требовала государственная необходимость, он обходился безо всякой жалости.
Одного своего брата, Андрея Углицкого, он заморил в темнице. Другой брат, Борис Волоц-кий, избежал той же участи лишь по заступничеству церкви и до конца жизни дрожал от страха. Но больше всего впечатляет железная непреклонность, с которой стареющий Иван выбрал себе преемника. Кандидатов было два. После рано умершего старшего сына остался внук Дмитрий. От второй супруги у государя был сын Василий.
Ивану было понятно, что соперничество между ними неизбежно и что нужно эту проблему решить заранее. Кем-то одним — или сыном, или внуком — придется пожертвовать. Сначала государь сделал выбор в пользу Дмитрия, а Василия много месяцев держал под стражей. Потом, взвесив все за и против, передумал. Сына выпустил, внука посадил. Лишь на смертном одре, после инсульта, Иван напоследок разжалобился и хотел помиловать юношу, но не успел. Так злосчастный Дмитрий и зачах в темнице.
Величие замыслов каким-то удивительным образом уживалось у Ивана с патологической мелочностью, впрочем довольно обычной спутницей расчетливости. Объединитель Руси был очень похож на объединителя Франции и своего современника Людовика XI — такой же скупец и скряга.