С детства он обожал мундир и военные упражнения, это доходило до обсессии. В конце концов мать даже обеспокоилась односторонностью в образовании юноши и попыталась приобщить его к гражданским наукам, но было уже поздно. Николай так навсегда и останется солдафоном. Один из современников вспоминает: «Необыкновенные знания великого князя по фрунто-вой части нас изумили: иногда, стоя на поле, он брал в руки ружье и совершал ружейные приемы так хорошо, что вряд ли лучший ефрейтор мог с ним равняться; к тому же показывал барабанщикам, как им надлежит бить».
К гуманитарным знаниям великий князь относился пренебрежительно, а из наук точных охотно занимался лишь математикой, ибо увлекался военно-инженерным делом. Впоследствии, познакомившись с великим самодержцем, английская королева Виктория с разочарованием напишет: «Очень умным я его не нахожу, а мысль его не просвещенна; образованием его пренебрегали» («Very clever I do not find him, and his mind is uncivilised; his education has been neglected»).
Когда юного Николая отправили в ознакомительное путешествие по Европе, в России очень волновались, не заразится ли он духом английских свобод. Его предостерегала мать: Англия — «страна, достойнейшая внимания», но увлекаться ею не следует. Министр иностранных дел граф Нессельроде составил специальное разъяснение, в котором говорилось, что всякая попытка пересадить «английское своеобразие» на другую почву опасна. Беспокоились зря. В Англии молодой человек интересовался чем угодно, но не конституционным устройством, а непочтительность тамошнего народа к монархии вызвала у Николая живейшее осуждение.
В 1825 году на плечи этого «фрунтовика» (так называли энтузиастов шагистики) внезапно свалилось огромное бремя самодержавной власти, и управлять страной он стал так же, как командовал строем солдат. Направление, в котором замарширует Россия, определилось шоком, испытанным Николаем в момент вступления на престол.
Если зигзаги политики Александра I были определены тремя потрясениями: убийством отца, аустерлицким позором и победой над Наполеоном, то у Николая I подобное переживание случилось только однажды, во время декабристского путча, и пережитый в тот день ужас определил стиль всего царствования. Из собственноручных записок императора известно, как он растерялся 14 декабря. Смертельная опасность, которой Николай подвергся в тот день, испытанные им страх и унижение уверили молодого самодержца в мысли, что самое страшное для государства — выпустить ситуацию из-под контроля. Рецепт царю виделся только один: сдерживать разрушительный Хаос при помощи неукоснительного Порядка. Любые изменения, не придуманные и не санкционированные высшей властью, вредны, а то и губительны. Николай будет отличать только людей военных, а к «статским» относиться к презрением — даже запретит дворянам-неофицерам отращивать усы. Все министры, в том числе руководящие сугубо гражданскими ведомствами, у императора будут генералами — вплоть до главы Святейшего Синода. Мемуаристка фрейлина Анна Тютчева, близко наблюдавшая Николая, пишет: «Повсюду вокруг него в Европе под веянием новых идей зарождался новый мир, но этот мир индивидуальной свободы и свободного индивидуализма представлялся ему во всех своих проявлениях лишь преступной и чудовищной ересью, которую он был призван побороть, подавить, искоренить во что бы то ни стало, и он преследовал её не только без угрызения совести, но со спокойным и пламенным сознанием исполнения долга… Николай I был дон Кихотом самодержавия, дон Кихотом грозным и своенравным, потому что обладал всемогуществом, позволявшим ему подчинять всё своей фантастической и устарелой теории и попирать ногами самые законные стремления и права своего века».