Когда разрушенный Севастополь пал, в России был уже новый царь. Ему с самого начала пришлось смириться с тем, что российская империя больше не сверхдержава. И согласиться на тяжелые условия мира.
Николаевская реакция
Как обычно бывает при репрессивных полицейских режимах, жестоко подавляющих малейшее возмущение, в эти примороженные годы не было никаких политических заговоров и подпольных организаций. На поверхности русское общество выглядело апатичным, нисколько не затронутым революционными настроениями. Немногие вольнодумцы из привилегированного сословия сразу попадали под надзор Третьего отделения и затем без особенной огласки изолировались. Вспоминать о них было небезопасно. О сосланных в Сибирь декабристах, например, в обществе вслух не говорили.
С простым народом, однако, власть расправлялась иначе — не по-тихому, а через показательную жестокость. После того, как в 1826 году повесили пятерых участников восстания, смертную казнь в России формально не практиковали, но при этом ежегодно убивали множество солдат, крестьян, мещан медленным и мучительным способом: забивая шпицрутенами — как правило публично. Зрелище было ужасным. Если осужденного приговаривали к нескольким тысячам ударов (а такое случалось часто), с человека фактически заживо сдирали кожу. В народе Николая Павловича прозвали «Николай Палкин».
Но в 1849 году испуганный «Весной народов» царь решил устроить показательную расправу и над представителями «чистой публики».
Дома у молодого чиновника Михаила Петра-шевского проходили еженедельные собрания, «пятницы», где гости вели вполне невинные разговоры о литературе, философии, новых идеях и прочем. Никакого заговора не существовало в помине. Однако по доносу арестовали сорок человек, раздули громкое дело и вынесли 21 смертный приговор — при том, что главным пунктом обвинения было всего лишь чтение вслух письма от одного литератора другому (Белинского Гоголю). Дело было окружено таинственностью, повсюду распространялись панические слухи о каком-то чудовищном революционном комплоте. Для этого, собственно, всё и затевалось.
В последний миг, уже на расстрельном плацу, смертникам заменили казнь каторгой. Среди них был молодой инженерный поручик Достоевский, бесконечно далекий от всякой революционности.
Николаевская экономика
Конкурируя с другой империей, Британией, в политическом отношении и первенствуя в континентальной Европе за счет «миллиона штыков», в плане экономическом Россия великой державой отнюдь не являлась. За время правления Николая I ее позиции здесь все время ухудшались. В экономике самодержавные механизмы работали много хуже, чем капиталистические.
Отставание усугублялось по двум причинам — внешней и внутренней.
Во-первых, как раз в этот период на Западе стремительно развивались промышленность и торговля. Повсеместно происходила индустриализация — переход к преобладанию промышленности над сельским хозяйством. Быстро повышались технологичность и производительность труда, рос частный денежный капитал, население перемещалось из деревень в города, активизировалась торговля, убыстрялись и удешевлялись коммуникации.
Российская же экономика страдала целым комплексом застарелых болезней.
Самой злокачественной была проблема структурная: главным инвестором и заказчиком в промышленности являлось государство. Развивались только те отрасли, которые оно стимулировало. Поэтому сплошь и рядом производство получалось не прибыльным, а затратным и ложилось бременем на государственный бюджет. Из-за такого положения дел перекашивались пропорции: развивались прежде всего предприятия, обслуживающие армию и флот. Страдала и производительность — как это всегда бывает при казенном менеджменте. Поэтому к середине века Россия утратила первенство в железнорудной области и скатилась на восьмое место, хотя государство всегда вкладывалось в эту отрасль всей своей мощью.
Другой проблемой была узость рынка рабочей силы. Почти всё трудоспособное население жило в деревнях, и значительная его часть, будучи крепостными, не могла свободно мигрировать.
Третья большая проблема состояла в дефиците частных денег. У российского промышленно-торгового сообщества, очень ограниченного в правах и возможностях, не имелось достаточно средств, чтобы по-настоящему развернуться.
В 1851 году во всей империи работало только 19 заводов, производивших машины и станки. Даже паровые двигатели, повсеместно распространенные в Европе, пока были редкостью.