…Итак, две щедрые судьбы. Ученый, который стремился к знанию, и писатель, который не мог не заговорить, потому что живущий в ученом художник был обязан помочь выражению идей.
Наука — талант рисунка точных линий. Они, точно намечая известное, доказанное бесспорно, должны оборваться там, где вступают в еще неизвестное.
Искусство — талант красок. С их помощью осуществляется вторжение в неизвестное, так как это неизвестное уже ощущается, уже воплощается в образах, живет в самом художнике, который смеет вместе с Баурджедом уйти на край света, понять социальный террор пирамид и сразу встать рядом с живым ископаемым ящером, чтобы, вернувшись назад на семьдесят миллионов лет, затем заглянуть и в далекое будущее человечества.
С одной стороны — известное, с другой — возможное.
Не будь ученого, не было бы, вероятно, такого писателя. Но не будь в ученом художника, возможно, не было бы и ученого. Делать обеими руками сразу одно, в сущности, дело. Или два дела, слитых в одно, — сила таланта.
…Как сплести в одном очерке две биографии, уже соединенные жизнью?
Мальчик лет десяти, внимание которого, — Иван Антонович и сам до сих пор не знает почему, — среди стольких других книг привлекла именно эта — с рисунками удивительных зверей и с еще более удивительными описаниями.
Кабинет академика, открывшийся без рекомендательных писем, без высоких ходатайств. Петр Петрович Сушкин отдает юноше целые часы занятых сверх всяких возможностей дней, так как пятидесятипятилетнего ученого и шестнадцатилетнего юношу уже роднит нечто общее и значительное. Молоденький штурман, мечтающий не о дальних плаваниях, а о земле, полной костей — свидетелей древнейших жизней. Острое зрение, чтобы увидеть одно и различить обман в другом. Желание знать, знать и знать; знать самому без посредников. А уж коль по-настоящему знать, так и творить: новую науку и подлинно художественные образы-идеи.
Нет меры для оценки труда, давшего людям даже одну каплю прекрасного. Конечно, счастлива судьба, улегшаяся в ярко-пеструю, богатую исканиями и достижениями жизнь человека. Ученый и художник Иван Антонович Ефремов сделал собственными руками свою судьбу такой, какой он однажды, почти сорок лет тому назад, наметил для себя, увлеченный страницами захватившей его книги.
*
Академик Степан Борисович Веселовский скончался 18 января 1952 года на семьдесят шестом году жизни[5].
Книга его «Исследования по истории опричнины» была выпущена в свет АН СССР в 1963 году. Она была подготовлена комиссией по изданию его трудов под председательством академика М. Н. Тихомирова; в нее вошли труды С. Б. Веселовского, посвященные времени Ивана IV Грозного, и большинство из них — восемнадцать из двадцати одного — были опубликованы впервые.
В кругу ученых С. Б. Веселовский был известен не только как исключительный знаток финансов, землевладения и крестьянства XVI — XVII веков, но и как замечательный исследователь в области вспомогательных исторических дисциплин, главным образом генеалогии, исторической географии, источниковедения. Обогатил он историческую науку и как археограф — введением в научное обращение ряда неизвестных ранее исторических источников.
С 1903 года академик Веселовский систематически работал в архивах, изучал Московское государство. Им было опубликовано очень большое число монографий. Уровень его научных работ характеризуется их точностью и тщательной обработкой привлеченного материала. Он никогда не грешил домыслами, как некоторые его коллеги, менее сведущие, чем он, но более известные широкому кругу читателей.
Книга «Исследования по истории опричнины» относится к завершающим годам творчества академика Веселовского, когда он занимался политической историей Руси XVI века. Вся его предыдущая работа как бы закладывала фундамент, вооружая его для цели: не обвинять Грозного, не оправдывать его, но — показать и объяснить.
1
Где обрывается Прошлое, и как это происходит, и где начинается Настоящее, над которым мы, по контрасту с Прошлым, будто бы властны?
Настоящее кажется объемным, широким, но именно Настоящее узко: воображаемая полоска, на которой едва-едва находишь место для опоры; движение, преобразующееся в уходящее от руки Будущее. Вероятно, есть две реальности — Прошлое и Будущее: их мы можем остановить и увидеть хотя бы в воображении, тогда как Настоящее неуловимо даже для воображения.
Итак, вопреки предрассудкам, Настоящее есть не более чем связь между Прошлым и Будущим, причем связь мнимая: это некоторое средство, выдуманное нашим сознанием для захвата Будущего из Прошлого. Умышленно избегая сравнений, неизбежно искажающих мысль, поясним сказанное грубым примером: самый краткий звук имеет начало и конец своего звучания; когда звучание заканчивается, то его начало уже целиком осталось в Прошлом. Иначе говоря, между нашим человеческим Прошлым и нашим человеческим Будущим нет никакого Пространства. Мы же свыклись с Настоящим, как с чем-то неподвижным, с какой-то пространственной областью, в которой мы живем, движемся, накапливаем, сооружаем…
Я далек от претензии исследовать проблемы Времени, моя задача ограничивается скромной попыткой найти хотя бы подобие объяснения острого, неугасающего интереса к истории, существующего у людей всех племен с того дня, надо думать, когда гомосапиенс по насущной для него необходимости стал перед проблемой самопознанья.
Опыт достаточно долгой жизни позволяет мне считать этот интерес входящим в категорию тех потребностей, которые, как мне кажется, отличают человека от животных. Как и другие потребности высшей категории, интерес к истории может быть приглушен или заглушен разными способами. Но он легко пробуждается вновь.
С. Б. Веселовский пишет:
«Личность царя Ивана, продолжая привлекать внимание историков, вызывает столь противоречивые, подчас непримиримо-разноречивые суждения, что оставляют у читателей-неспециалистов недоумение, затем — уныние и, наконец, сомнение в возможности познания исторических явлений вообще».
Справедливое высказывание. При всей своей абсолютной реальности прошлое беззащитно. Это глыба, из которой любая рука высекает нечто по своему усмотрению, произвольно пренебрегая целым, произвольно выдавая часть за целое. Те, к кому мы обращаемся за сведениями, то есть ученые-историки, могут быть разделены на две группы: исследователи и популяризаторы. Исследователь, конечно, тоже может преподнести нам тенденциозный отбор добытого им. Такое по-человечески понятное, все же по-человечески же контролируется личными встречами исследователя с фактами. Но популяризаторы, пользуясь готовым и часто зная, что они ищут, вынуждены обзаводиться универсальным ключом. И читатель впадает в уныние…
Надо сказать, что разноречивость возникает из-за разности в мировоззрениях, в этике, и предвзятость неизбежна. Но коль так, то возможно ли вообще познание истории? Властвующий в умах широких читателей разброд, самые дикие, самые необоснованные взгляды на события одной из переломных эпох в истории России действительно могут создать мнение о непознаваемости истории, а к чему же заниматься непознаваемым?
Работа С. Б. Веселовского («Исследования по истории опричнины») тем и замечательна, что она доказывает обратное: в данном случае, во взглядах на годы правления Ивана IV, познание возможно, а путаницу вносили оригинальничанье, погоня за эффектами, зазнайство и даже спекуляция темой в личных целях, то есть то, что портит не одну историографию, но и любую область человеческой деятельности.
У нас бытует привычка связывать понятие «ученый» с наличием документа о присуждении ученой степени. Отнюдь не критикуя установленный порядок и ограничиваясь только областью исторических наук, заметим, что ученые степени были доступны и доступны сейчас не одним исследователям, но и просто обладателям определенной эрудиции, способным и трудолюбивым людям, составителям пособий, учебников, то есть не ученым, а учителям-преподавателям.