— Я не спала, — возразила она. — И пожалуйста, не уклоняйся от темы.
— Сьюзен, ну ответь, ладно? Ты думаешь, что я пьяница? Ответь.
— Я не думаю, что ты пьяница.
— Прекрасно, в таком случае…
— Просто ты слишком много пьешь.
— Что означает «слишком много», Сьюзен?
— Два мартини марки «Бифитер» — это слишком много.
— О, Господи! — воскликнул я.
— Говори тише, — сказала она. — Все окна открыты.
— Тогда закрой окна и включи кондиционер, — потребовал я.
— Кондиционер сломан, — сказала она. — Или ты это тоже забыл?
— Все правильно, у меня никудышная память, — заметил я. — Вот почему я такой никчемный адвокат. Я всегда забываю, что говорил свидетель минуту назад.
— Никто не утверждал, что ты никудышный адвокат.
— Нет, просто у меня паршивая память.
— Но ты ведь забыл про кондиционер, не так ли?
— Я думал, ты уже позвонила насчет кондиционера.
— Да, позвонила, но придут ремонтировать его только в воскресенье. Если бы ты уделял больше внимания тому, что происходит в доме, то знал бы, что чинить его еще не приходили.
— А я думал, приходили, но я тогда выходил покупать «Таймс».
— Стали бы мы открывать все окна, вместо того чтобы включить кондиционер? Если бы его отремонтировали…
— Откуда мне знать? Может, тебе хочется, чтобы старина Регги услышал, как мы все время ссоримся. Может, ты спишь и видишь, как бы у него произошла закупорка сосудов от расстройства из-за нас.
— Мне не нравится, как ты говоришь о мистере Соумсе. Он славный старик.
— Он старый пердун, — рявкнул я, вылез из кровати и двинулся в гостиную.
Я размышлял, а не поставить ли пластинку с квартетом «Джаз-модерн». Иногда я ставил эту пластинку, включая проигрыватель на полную громкость, — просто чтобы досадить старине Регги, живущему по соседству. У Регги кавалерийские усы. Он ходит с тростью и тычет ею в ящериц. Таким же образом он попытался ткнуть ею и в нашего кота Себастьяна. Себастьян гораздо более приятный товарищ, чем Реджинальд Соумс. Когда бы я ни ставил квартет «Джаз-модерн» на полную громкость, кот Себастьян вытягивался на полу гостиной точно посередине между двумя колонками. Он закрывал глаза. Уши у него подергивались в такт ритму, что доказывало, сколь тонким ценителем он был! А старина Регги был просто старым пердуном. Когда я ставил квартет «Джаз-модерн» — мне он даже не особенно нравится, и я ставил его, просто чтобы досадить старине Регги, — он выходил со своей тростью и орал своим хриплым от чрезмерного употребления виски голосом: «Не слишком ли громко, юноша? — а потом неизменно интересовался: — Что это еще за дерьмо?» И я каждый раз ему отвечал, что это Моцарт. «Моцарт? — переспрашивал он. — Моцарт, да?»
Я уже давно понял, что Реджинальд Соумс был печальным и безвредным одиноким стариком, которому крупно не повезло, что он оказался соседом людей, чей брак неуклонно распадался. Я задумался над этим. Я размышлял по поводу двух существ, которые только и были мне дороги в этом браке — моей дочери Джоанны и кота Себастьяна. Я уже направлялся в спальню, чтобы высказать Сьюзен все, что накипело на сердце, сказать ей наконец, объяснить, что я хочу развестись, растолковать ей, что она может оставить себе дом и обе машины, и катер, и счет в банке, и коллекцию грампластинок, и пианино, на котором никто никогда не играл, если только она позволит мне забрать с собой Джоанну и кота.
И вот тут-то и зазвонил злосчастный телефон.
Звонил Джейми Парчейз, чтобы сообщить мне о зверском убийстве его жены и двоих детей.
Сейчас, в начале четвертого утра, когда я откинул одеяло на своей стороне и улегся рядом со Сьюзен, моим единственным желанием было, чтобы она не просыпалась. Я был вымотан, истощен, измучен, и у меня не осталось ни чувств, ни мыслей. Задолго до ссоры, до телефонного звонка от Джейми, я поставил будильник на семь утра. По понедельникам в восемь часов я играю в теннис с Марком Голдменом. Он был на двенадцать лет старше меня, а играл в двенадцать раз лучше. До семи часов оставалось всего четыре часа. Я попытался составить план действий. Может быть, позвонить Марку в три часа утра и сообщить, что не смогу сыграть с ним в теннис сегодня утром? А может, оставить будильник заведенным и позвонить ему, как только проснусь? Или спать до тех пор, пока Марк не позвонит из клуба, чтобы выяснить, где меня черти носят? Но я слишком устал, чтобы думать, и просто оставил будильник заведенным на семь часов. Осторожно я вытянулся под простыней. У меня было ужасное, кошмарное предчувствие: если Сьюзен проснется, первое, что она скажет, будет: «И вот еще что…»
Она пошевелилась. Потом перекатилась в мои объятия. Мы оба были обнажены. Мы спали обнаженными с самого начала, уже тринадцать лет. Конец чуть не грянул два часа назад, когда я готов был высказать ей все. А сейчас… Ее тело было теплым. Она положила руку мне на правое плечо. Я знал эту женщину с тех пор, как ей исполнилось девятнадцать. Так что же такое случилось, если я готов развестись с ней? Я пока еще не сказал ей, но готов к этому.
Глава 4
Я проснулся в шесть тридцать, полежал и послушал щебетание кардинала[11] за окном. Потом вылез из кровати, стараясь не разбудить Сьюзен, накинул халат и направился в кухню. Джоанна сидела за столом, уплетая кукурузные хлопья и читая при этом газету.
Я был не так глуп, чтобы обращаться к ней, когда она читает. Тем более, когда завтракает. Джоанна не расположена к утреннему общению. Мне удавалось поговорить с ней до девяти утра, только когда она была совсем крошкой. Сьюзен и я вставали по очереди, чтобы покормить ее рано утром. Я держал Джоанну в объятиях и нашептывал всякие нежные глупости, в то время как она поглощала нечто наверняка несъедобное. Вкус Джоанны мало изменился. Она любила, чтобы хлопья были размокшими, и полными ложками отправляла их в рот, не отрывая глаз от последних приключений «Ужасного Хагара».
— Доброе утро, — поздоровался я, и в ответ она буркнула:
— Угу.
Я подошел к холодильнику и достал пакет с апельсиновым соком.
Накануне я сам выбрал и выжал апельсины. Старина Регги, увидев, как я их выбираю, спросил, не собираюсь ли я выжать их все сразу. Я ответил, что именно это и собираюсь предпринять. Он заметил, что лучше выжать то количество, которое сразу выпьешь. Так они приносят больше всего пользы, да и свежевыжатый сок более вкусен. Он так и выразился — свежевыжатый. Я ответил, что у меня нет времени каждое утро выжимать свежий сок. И добавил, что стараюсь выжать в субботу или воскресенье столько апельсинов, чтобы хватило на всю неделю. Старина Регги покачал головой и ткнул тростью в подвернувшуюся ящерицу. В следующий раз, как я его увижу, я должен буду извиниться. Не за то, что выжимаю больше апельсинов, чем могу в один присест съесть, и не за квартет «Джаз-модерн». Только за то, что вымещаю на нем все, что выводит из себя.
— Что такое было ночью? — спросила Джоанна.
Сначала я подумал, что она имеет в виду нашу со Сьюзен ссору. Она, без сомнения, слышала, как мы пререкались друг с другом. Потом до меня дошло, что она говорит о ночном телефонном звонке. Я не знал, что сказать. Ну как расскажешь двенадцатилетнему ребенку, что три человека, которых она знала и, возможно, любила, минувшей ночью заколоты насмерть?
— Пап? — спросила она. — Что это было? Почему ты сразу уехал?
— Позвонил доктор Парчейз, — ответил я.
— И что?
Я глубоко вздохнул.
— Убили Морин и девочек.
Она выронила ложку. Посмотрела на меня.
— Кто? — спросила она.
— Пока неизвестно.
— Ну и ну! — сказала она.
— Тебе не пора одеваться, а?
— У меня еще есть время, — отозвалась она, взглянув на настенные часы, но тут же воскликнула: — Нет, ошиблась! — и, вскочив, умчалась в свою спальню. Я поставил греться чайник, присел к столу и, прихлебывая апельсиновый сок, принялся просматривать газету. Об убийстве не упоминалось. Собирались возобновиться американо-советские переговоры об ограничении стратегических вооружений. Губернатор соседнего штата обвинялся в воровстве. В воскресенье утром голливудская знаменитость играла в теннис в спортивном клубе. Крис Эверт выиграла турнир «Вирджиния Слимз» в одиночном разряде, и губернатор Эскью провозгласил вчерашний день… А может, мне все-таки сыграть в теннис?