Некоторое время спустя он, наконец, разглядел заветную тропинку и вздохнул с облегчением. Но именно в этот момент откуда-то из-за ближайшего дерева выступил на тропинку высокий стройный парень. Парень, как парень, он не выглядел опасным – светловолосый, голубоглазый, в джинсах и рубашке с коротким рукавом. Парень улыбнулся ласково и сказал:
- Ну, здравствуй. Вот я тебя и дождался. Такой случай раз в несколько лет бывает.
Лёнька встал, как вкопанный, его неожиданно прошиб холодный пот. Зима на дворе, даже в куртке холодновато, а этот псих стоит в одной рубашке и улыбается. Откуда он здесь вообще взялся? Да и улыбка парня не внушала доверия. Лёньке она показалась оскалом голодной акулы, нежданно-негаданно разглядевшей вкусного аквалангиста.
С психами не спорят и не вступают в задушевные беседы, если этого можно избежать, посему Лёнька развернулся и помчался обратно – туда, к безопасному свету уличных фонарей и пропахшей дешёвыми сигаретами водителя-дагестанца маршрутке.
Однако далеко он не убежал. Псих неожиданно возник прямо перед опешившим парнем, выставил обе руки вперёд и коротко приказал:
- Стоять!
Стоять Лёнька как раз и не собирался, он хотел обогнуть психа и бежать дальше, а всякими непонятными штучками заморачиваться дома – в тепле и безопасности, но ноги в один миг стали тяжёлыми, как бетонные глыбы. Он рыпнулся раз, другой, даже сумел сделать шаг вперёд, но на большее сил уже не было, и парень неподвижно замер, с удивлением глядя на своего пленителя.
Светловолосый же обошёл неспособного двинуться парнишку по кругу, чуть опустив голову и разглядывая его с нехорошим прищуром – словно мясо на рынке, а затем изрёк:
- Что ж, это лучше, чем я ожидал. К тому же, другого варианта под рукой нет. Я забираю тебя.
- Что? – возмутился Лёнька. – Куда? Ты кто такой, вообще? И вообще – я никуда с тобой не пойду!
- Молчи, Осквернённый! Ты раб, грязь под ногами! Ты принадлежишь мне! И замолчи – я не желаю слушать тех глупостей, которые извергает твой грязный язык! Ты нам нужен – и ты пойдёшь со мной! – голос незнакомца стал чуть более эмоциональным, в нём добавилось угрозы, он словно давил, вынуждая подчиниться. Это вызывало в юноше глухой, отчаянный протест, и он не мог не возмутиться.
- Ну уж… - начал Лёнька, готовясь высказать этому придурку всё, что думает о таких, как он ненормальных психах, но тот щёлкнул пальцами, и горло Лёньки сдавило – словно замкнулся на нём невидимый ошейник.
- Я же сказал – заткнись! – прошипел незнакомец. – Иначе, будет ещё больнее!
Лёнька всё же попробовал возмутиться ещё раз и даже открыл было рот, но тут его скрутило такой болью, что предыдущая показалась парнишке лёгкой щекоткой. Он замолчал, лихорадочно соображая, что делать. В мгновение ока вспомнилась ему и мать, и странные намёки-недомолвки деревенских бабулек… Но картинка не складывалась.
Между тем, светловолосый незнакомец коротко приказал:
- Иди туда! Нам пора, действие амулета ослабевает!
И тело Лёньки, не слушаясь его самого, покорно развернулось и пошло в заданном направлении - прямо в заросли облетевшего шиповника, кое-где покрытого ещё красными мёрзлыми ягодами. Внутри парня что-то вопило о том, что делать этого нельзя, нельзя, ни в коем случае, иначе - беда, но все усилия привели только к тому, что шаги его слегка замедлились. Но и этим злобный незнакомец был недоволен:
- Ты смеешь ещё сопротивляться, Осквернённый! Поторопись, иначе я оторву тебе голову, а потом приставлю назад и ты станешь безмозглой куклой, выполняющей любой приказ!
И что-то в его тоне заставило Лёньку поверить в то, что он говорит чистую правду. Да и сил сопротивляться больше не было. Он медленно побрёл прямо в заросли шиповника, ожидая, что сейчас острые шипы оцарапают кожу. Но неожиданно стена кустарника расступилась перед ним, и оба – и Лёнька, и незнакомец оказались на какой-то странной, идеально круглой полянке. На ней совсем не было снега – только жёлтая прошлогодняя трава, неестественно хрустящая под ногами, как пергаментная бумага. В центре поляны находился кусок странно покорёженного синеватого металла, напоминавший абстрактную скульптуру. Именно к нему подтолкнул Лёньку незнакомец:
- Встань там, Осквернённый!
Лёнька пошатнулся, сделал несколько шагов вперёд и замер. А незнакомец, встав рядом с ним, достал что-то из кармана и приложил к непонятной скульптуре. В ответ она загудела, завибрировала, окуталась голубым туманом, который заполнил всё пространство вокруг. Лёнька инстинктивно задержал дыхание, но холодный голубой туман, казалось проникал под кожу, в нос, в лёгкие… И скоро в мире не осталось ничего кроме холодного голубого сияния.
***
Лёнька проснулся и, не открывая глаз, подумал: «Приснится ж такое… Меньше надо фантастики и фэнтэзи разных глотать - вот и не будет всякая ерунда мерещиться…»
Но он никак не мог себя заставить открыть глаза, мысленно убеждая себя, что он дома, конечно же дома, с ним не могло случиться ничего плохого, он просто перенервничал вчера, когда бежал через безлюдный парк – вот и приснилась ерунда. А сейчас пора уже вставать в школу, их класс сегодня дежурный, и вообще – бабушка уже приготовила завтрак, и дед успел проснуться, и если он, Лёнька, сейчас не встанет – непременно заглянет в комнату и пробасит хорошо поставленным голосом, в котором сквозит нарочитая строгость и глубокая любовь к внуку:
- Леонид! Опаздывать изволите! Ох уж эта молодёжь, у всех ветер в голове!
И всё разрешится, жизнь станет такой же ясной и простой, как прежде.
Но глаза открыть было почему-то страшно. Наверное, потому, что Лёнька осознал, что лежит на чём-то плотном, и одеяла на нём нет, и подушки нет под головой, и не доносится привычных утренних звуков и запахов – бормотания радио «Маяк», скрипа кухонной двери, тяжёлых шагов деда, запахов овсяной каши, омлета и свежезаваренного чая… Ничего не было. Вокруг царила тишина. Практически ничем не нарушаемая. А глаза всё не хотели открываться… Впору было бить себя по щекам и охать: «Соберись, тряпка!»
Но Лёнька, почитавший во всём умеренность, счёл это перебором и усилием воли заставил себя открыть глаза. Серый серебристый потолок, с проступавшими балками, похожими на рёбра огромного кита, был ничуть не похож на оклеенный голубыми обоями с облаками и парящими в них чайками потолок его спальни. Похоже, это всё-таки был не сон.
Лёнька рывком сел и стал щипать себя за руку, надеясь проснуться. А когда боль отрезвила его, ещё раз огляделся и истерически расхохотался. В общем, было отчего, хотя ничего особо страшного вокруг вроде бы не наблюдалось.
Серебристый потолок переходил в серебристые же стены, украшенные странной росписью, напоминавшей одновременно арабскую вязь и скандинавские руны. Роспись была чёрного, красного и золотистого цвета. «Прямо Хохлома…» - пришло в голову Лёньке, хотя на Хохлому, это, конечно не походило нисколечки. Кроме того, было в этой росписи что-то странное, что-то тревожащее… Но что – Лёнька пока понять не мог. Во всём остальном комната являла собой образец стиля под названием «минимализм» - об этом стиле рассказывала в гимназии на уроках искусства строгая Маргарита Михайловна – серое прямоугольное ложе, обтянутое фиолетовой кожей, на котором и лежал парнишка, два обтянутых такой же кожей куба – видимо, сиденья, откидной столик у стены… и всё.
Лёнька сглотнул. Куда он попал? Неужели это совсем? Навсегда? И этот странный парень – он кто? Маньяк? Опять вспомнилась мать. Лёнька знал, что с ней произошла в юности какая-то ужасная история, что-то вроде похищения, а потом появился на свет он. И то, узнал он это из посторонних разговоров, не предназначенных для его ушей, дед и бабушка о причинах душевной болезни матери молчали вмёртвую, на вопросы отделывались отговорками, а дед однажды обмолвился, что снаряд дважды не попадает в одну воронку, прижал к себе внука и улыбнулся, но улыбка вышла какая-то болезненная, кривая.