— Дуб-дедушка, дуб-здравушка, — воззвала я к его сущности, поджигая от трёх свечей. — Приходи, посмотри да присмотри за нами, чтобы силы были, как корни твои, далеко уходили в глубины земли, питались ими и поднимались ввысь, как ветви твои. Чтобы прочны мы были и непоколебимы, как ствол твой под порывами ветра.
Дубовые веточки, потрескивая, занялись потихоньку огнём, и я разложила их вдоль трёх свечей, от которых и подожгла. Медленно, но верно, пламя изменило свой цвет с белого на изумрудно-зелёный.
Этот этап прошёл хорошо, и я двинулась дальше.
— Хвоя-матушка, хвоя-лапушка, — следующие на очереди были еловые ветки. — Постой рядом, поддержи взглядом, собери всю волю в кулак да скрути её в клубок, чтобы иголка за иголкой, нитка за ниткой, мысль за помыслом сложилось в единое целое, не разрушить никому и не распутать, не смутить, не перепутать.
Еловые веточки радостно и искристо загорелись от свечей, и я быстро разложила их, боясь поджечь собственные волосы. Ох, не люблю хвою. Хороший ингредиент, сильный да и запах приятный, но опасный, если с огнём смешивать, и работать с ним мне не нравилось. Но чего уж не сделаешь для Кыся.
Свечи полыхнули зелёным, и на очереди остался последний ворох веток — ещё более противных, чем еловые, потому что высушенные веточки у розмарина были совсем маленькие, коротенькие, а поджечь и разложить их надо было все разом одним плавным движением.
— Розмарин-розмарин, остался только ты один. Все ветра, что дули, развеялись, все преграды, что были, сгинули, всех хвори, что мешали, сгнили, вся грязь, что лежала, стлела. С тобой чисто вокруг. С тобой чисто внутри. Светом своим нас озари.
Когда последние три свечи полыхнули зелёным, я подняла взгляд и посмотрела на Кыся. Черный лохматый кот лежал внутри волчьей шкуры без движения. Огромные глаза закрылись, даже дыхания Кыся было не видно и не слышно, но он предупреждал, что так и будет, чтобы я не пугалась. Оборотень во время ритуала и должен уснуть, чтобы ощущение старой физической оболочки не мешало принятию новой. И о том, что всё идёт хорошо, говорил только рой ярко-зелёных «светлячков», кружившихся над Кысем. Это и был Кысь сейчас — то, как выглядел фамильяр ведьмы на самом деле без своей физической оболочки.
Настало время завершающей фазы ритуала. Подрагивая от прохлады и напряжения, я принялась танцевать, обходя круг снова и снова, нашёптывая последние слова ритуала и повторяя их снова раз за разом.
— Луна-луна, ты в небе светишь, меняешь облик день за днём, сегодня больше, завтра меньше, но остаёшься при своём. Как ты меняешься веками, не изменяя ничего, меняй и наше облаченье, скрывая истинное дно.
Я не знала, сколько раз повторила своё обращение к луне, пока танцевала. Кысь сказал, я сама пойму, когда ритуал закончится, поэтому должна просто не бояться и идти всё дальше и дальше по кругу. Так я и сделала. В какой-то момент, когда ноги уже совсем устали прыгать босиком по осенней земле, а руки почти не двигались от холода, мне стало интересно и страшно, что будет с ритуалом, если я упаду? Но каким-то чудом мне удавалось сохранять равновесие. Не знаю, сколько кругов я так навернула, но потом мир словно перевернулся или переключился: вот я кружусь-кружусь, а вот я уже стою прямо перед небольшим чёрным волком, который сверлит меня взглядом.
— Получилось? — неуверенно спросила я.
Не к месту вспомнился фильм «Кладбище домашних животных». Быть съеденной каким-то свежепризванным зверем не хотелось. А волку-то и трудиться не придётся, чтобы загрызть меня: стою вот голая прямо перед ним, даже одежду рвать на мне не придётся, чтобы добраться до сочного мяса.
Волк окинул меня быстрым взглядом, сел и задрал голову к луне. По поляне разнесся долгий протяжный вой, а вместе с ним налетел быстрый ветер и затушил все свечи и огонь вокруг.
— Получилось, — тихо ответил Кысь в разлившейся темноте.
Весь следующий день я провалялась в постели, восстанавливая силы. Кысь тоже спал, свернувшись лохматым волчьим калачиком у меня в ногах, привыкая к новому облику. К вечеру, когда я уже немного пришла в себя и стало скучно, я достала курицу — ту самую, тухлую, которую мне вкопанцы пытались преподнести, как хорошую. Мясо было уже совсем гнилое, и кое-где начали копошиться колонии опарышей. Если оставить её так полежать ещё денёк, то опарышей будет больше, но до шабаша осталась всего пара дней, и время поджимало. Так что я достала пинцет и собрала всех опарышей, рассадив их по банкам. А чтобы они не сдохли слишком быстро, подкинула им мясца для пропитания. Было бы лучше их всех засушить на солнце, конечно, но времени на это опять же не было, а ведьмам и такой подарок сойдёт. Из живых опарышей тоже можно много чего сотворить. Перья, какие получше, я тоже связала в пучки и развесила на нитках под потолком. Этим и пары часов хватит, чтобы подсохнуть. Куриную голову и лапы я отрубила и запаковала. Сгодятся в любом виде. Было бы хорошо, если бы крылья можно было целиком сохранить, но я слишком поздно вспомнила про них — ощипала уже. Сложнее всего было с костями. Штука полезная, но, чтобы их очистить от мяса, придётся выварить. А варить тухлятину — то ещё удовольствие. Запах просто кошмар. Поэтому я вытащила котёл на улицу, поставила его на костровище, сложенное как раз для таких недомашних дел, и оставила тушку вариться самостоятельно. Не убежит. Дрова прогорят за несколько часов, к утру эта бурда остынет, и можно будет её куда-нибудь вылить и собрать кости. Их тоже требовалось хорошо просушить, но… раздадим, как есть, высушат сами. А для зелий и такие сойдут.