— Но-но, — вмешался Курт. — Ты-то что имеешь против настоящих борцов за права рабочих?!
И это не прерывая раздачи карт! Теперь понятно, почему в Германии явка граждан на избирательные участки под восемьдесят процентов.
— Честно говоря ничего, — ответил я, чуть подумав. — Как там говорили у нас… где торжествует серость, к власти всегда приходят чёрные. Но больше всего я боюсь тьмы, потому что во тьме все становятся одинаково серыми. Нет-нет, погоди, не обижайся раньше времени, — остановил я вскинувшегося было возмущаться толстяка. — Это не совсем то, что ты думаешь. Наоборот! Я всегда считал, что серое — означает центр, место между черным и белым. Ни плохое, ни хорошее, где-то упрощенное и низменное, а где-то глубокое и возвышенное. Вот к примеру, герр Гитлер. Он добивается популярности любой ценой, и как художник, смешивает краски на кончике кисти, не гнушаясь самыми грязными. Но ведь так он сотворит чудовищное бурое полотно! Хотя он не одинок, совсем недавно, в российской гражданской, коммунисты залили все вокруг кровью людей. И ведь знали, убийцы, какой получат цвет — красный! Случайность или дьявольское искушение? Знаю одно. Когда все становится одинаково бурым или красным — значит тьма уже пришла. Одна мечта, одна цель, именно это и есть тьма! Беспросветная! И в этой тьме творятся немыслимые злодеяния. Можно строить фабрики по уничтожению цыган или евреев. Загонять богатых и умных в лагеря смерти за полярный круг. Все равно в темноте никто не увидит! Ни свои, ни чужие. Значит смешивать краски в политике — верный путь во тьму! Должна, обязательно должна быть вся гамма. Черные, белые, серые, голубые, зеленые, розовые в горошек! Только так не будет тьмы…
Тут подогретая качественным немецким алкоголем мысль ушла, и я потянулся за кружкой-добавкой. Только после третьего глотка удивился тишине.
Куртом и Михаэль смотрели на меня как на сумасшедшего… или политика, что, впрочем, тут почти одно и тоже.
— Гхм! — попробовал провернуть фарш назад герр Брюнинг. — Знаете ли, в разноцветье есть свои проблемы. Уж очень сложно договориться до чего-либо стоящего. Людям нашей страны сейчас жить надо, а не слушать сладкие обещания с партийных дебатов в Рейхстаге.
— А кому сейчас легко, — охотно согласился я. — Многим хочется наплевать на глупую конституцию, и разрешить все просто и без затей, чрезвычайным декретом: повелеваю, чтоб завтра счастья всем и даром. Благие намерения… Вон, Советы — пробуют пачкой указов и револьвером загнать пролетариат и крестьян в рай. А что выходит? Ни минуты не сомневаюсь, там начнут отбирать землю у всех крестьян подряд уже в следующем году, назовут это ммм… коллективизацией. Красиво! Перспективно! Да только опять миллионы людей погибнут без всякого смысла!
Тут, на самом интересном месте, в разговор с тупейшим вопросом насчет помощи Ватикана в снижении репарационных платежей встрял блондин. И беседа, перемежаясь проклятиями на головы французов и англичан, покатилась в малоинтересную для меня сторону. Да так лихо и заковыристо, что я тривиально не успевал понимать всех тонкостей «кто, кого, за что и в какой позе». А посему — скоро задремал под гул голосов, сыпавших фамилиями, названиями партий и аргументами платформ. Черт с ними, вчерашними студентами и депутатишкой от проваливающейся небытие религиозной партии. Пусть дружно катят свою любимую Германию в кошмар моего прошлого и своего будущего — под березовым крестом на восточном фронте!
С утра толстяк Курт проявил заботу обо мне, как о больном. Перво-наперво подсунул тарелку, полную забавных рулетиков из маринованной селедки, с перышками свежего зеленого лука внутри. Ни отказа, ни денег не принял, накормил чуть ли не насильно. И ведь помогло не хуже капустного рассола. Еще и с правильным меню завтрака помог. Хороший попался попутчик, жаль, что нацист.
Так что до банка я добрался хоть и помятым, но более-менее дееспособным. На мучительно скучной и неторопливой процедуре оплаты и повторной авторизации героически сумел подавить четыре зевка из семи. Дальше дело пошло веселее: меня повели в святая святых — подвал. Пять человек — два хранителя амбарных книг, два мускулистых спецконвоира, к ним начальник, солидный господин, как бы не сам фон Мецлер. Цилиндрическую заглушку здоровенной металлической двери в хранилище отпирали персонально для меня, минут десять охранники по очереди крутили массивный штурвал привода ригелей. Впечатляющее объяснение зверского прайса на услуги.
Ячейку, узкую дверку в целой стене подобных, хранители открыли с молчаливым артистизмом. Подошли, синхронно вставили в два ключа, повернули, распахнули. И дружно посторонились — открывая доступ к содержимому… я напрасно сделал шаг вперед! Один из охранников с вежливой ловкостью отстранил меня в сторону, затем аккуратно вытянул из стены плоскую металлическую коробку полуметровой длины. Но мне не отдал, наоборот, потопал к выходу, неся сокровище на демонстративно вытянутых вперед руках. Пришлось двигаться следом.