– Хочешь заехать к своим друзьям на прощанье? – заговорил Кошмарик. – К Хавьеру и Линде.
Я, до этого уткнувшись бездумно взглядом куда-то вперёд, медленно повернула голову в его сторону. Моя книга лежала на приборной панели, обложкой вниз.
– Почему ты хочешь меня бросить? – спросила я.
И в этот момент у меня задрожали руки. Мир вокруг начал искажаться, как отражение в кривом зеркале.
Меня хотят бросить. Снова. Меня снова хотят оставить одну. Это опять происходит. Как сделали родители. Они тоже оставили меня.
Я снова ненужная.
Кошмарик посмотрел на меня. Его взгляд, как мне показалось, потеплел, но я не могла уже верить своему восприятию.
– Тебе не место рядом со мной, – сказал он. – Тебе не нужно всё это. Ты должна жить обычной жизнью. Жизнью, которой у меня никогда не будет.
Слёзы застыли в горле колючим комом. Я сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони, пытаясь удержаться от рыданий, которые разрывали меня изнутри.
Не плакать. Только не плакать. Я столько лет сдерживалась, он не должен знать, как сильно меня ранят его слова. Это просто глупо…
…бояться одиночества.
Я отвернулась, глядя на размытые очертания города за окном. Дождь теперь лил стеной, превращая улицы в бурлящие реки. Словно сама природа оплакивала мою потерю. Внутри всё сжалось до размеров крошечного, сморщенного комочка. Больше не было ни гнева, ни обиды, только пустота.
Мы ехали молча. Тишина в машине была густой, вязкой, почти ощутимой физически. Она давила, не давая вздохнуть.
В какой-то момент машина остановилась. На Сансет-Парк, прямо у входа в квартиру Пузатого дяди.
Кошмарик повернулся ко мне. В его глазах было странное выражение – смесь сочувствия и решимости.
– Приехали, – сказал он тихо. – Попрощайся с ними, и я отвезу тебя домой.
Я кивнула не в силах произнести ни слова. Открыла дверцу машины и вышла. Холодный дождь не успел добраться до меня, так как из-за близкого расстояния между входом и машиной я быстро нырнула в здание.
Хавьера всё ещё не было дома, поэтому меня встретила Линда.
– О, вы уже вернулись? – тепло улыбнулась она, открыв мне дверь. Её взгляд направился за мою спину, а когда Линда не увидела Кошмарика, она спросила: – А где твой друг? Всё в порядке?
Я улыбнулась сквозь боль и бросилась вперёд, в её объятья, жадно хватаясь за тепло и поддержку. В голове всё ещё всплывало слово «мама». Мама, которой никогда не было.
Линда не стала задавать вопросов, просто гладила меня по волосам, шептала что-то успокаивающее, но слова до меня не доходили. Они терялись в гулком эхе пустоты, что разливалась внутри. Я прижалась к Линде сильнее, изо всех сил стараясь не заплакать перед ней. Мне не хотелось рассказывать о том, что вызвало эти слёзы.
Мне впервые в жизни не хотелось болтать.
– Я возвращаюсь домой, – сказала я, отстранившись, когда объятье немного утихомирило бурю внутри. – Всё образовалось.
– О, очень рада это слышать, милая, – засияла Линда, продолжая гладить меня по волосам. – А твой друг сейчас…
– Он ждёт в машине. Я просто пришла, чтобы поблагодарить вас за доброту и… заботу. Спасибо, что приняли нас в своём доме, несмотря на наш сомнительный вид.
Линда коротко рассмеялась, любяще потрепала меня по щеке, но потом смех утих, и её лицо приняло более нейтральное выражение.
Какое-то время она просто молчала, словно строила в голове целый план того, как хочет продолжить разговор, а потом всё-таки тихо сказала:
– Спасибо тебе, что дала нам с Хавьером возможность снова почувствовать себя родителями.
Я нахмурилась, не поняв, что она имеет ввиду, и тогда Линда тяжело вздохнула, и в этом вздохе проскользнула мелкая дрожь.
– Хавьер рассказывал тебе, что Агата учится в колледже… Это не так. Она погибла. Три года назад. Автомобильная авария. Случайность. Трагичное стечение обстоятельств.
Её слова сопроводил тут же прозвучавший на улице гром, и я невольно вздрогнула.
Линда замолчала, прикрыв глаза дрожащей рукой, словно пытаясь отогнать мучительные воспоминания.
– Ей было столько, сколько тебе, – продолжила она с трудом. – Она была такой же – активной, всё время болтала и улыбалась. Светлая, как луч солнца. Мы с Хавьером… мы не смогли… Мы договорились говорить о ней так, будто она всё ещё с нами. Чтобы не сойти с ума…
И в этот момент голос Линды сорвался. Она открыла глаза, полные невыносимой тоски. В них отражалась вся глубина их горя, все три года, прожитые в тени утраты.