Откуда-то сверху по лестнице кубарем скатилась дворовая девка, таща в руках здоровенный жбан квасу с привешенными к нему сбоку черпаками.
— Благодарствую, воевода, — степенно кивнул купец, отведав пряного, пахнущего травами напитка. — Знатный у тебя квасок.
— И тебя благодарю, Семен Васильевич, за то, что в гости зашел, — бесцветным голосом произнес воевода. Теперь, когда положенное было проговорено, можно было и узнать, за каким лядом приперся средь бела дня гость незваный, которого — чего греха таить — век бы не видеть, ан никуда от него не денешься, приходится принимать хошь не хошь.
— Да я к тебе, можно сказать, по своей торговой надобности явился, — усмехнулся Семен, любуясь своим перстнем. Солнечный зайчик, заключенный в алмазных гранях, словно невзначай вырвался из своего плена и мазнул по зрачкам сидящего напротив воеводы. Воевода сощурился, но взгляда от лица гостя не оторвал. Если бы можно было тому гостю да взглядом в лоб засветить, была бы у первого в городе купчины в головушке дыра похуже чем от праштной пули[36]. Но взгляд — он и есть взгляд, и сколь бы тяжел он ни был, от него часто никому не жарко и не холодно.
— А надобность моя, воевода, такая, — продолжал Семен. — Что у тебя товар, а вот, стало быть, и купец.
Положив волосатую длань на грудь, Семен вновь слегка поклонился воеводе.
— Ну, и приданого не пожалею, сам понимаешь.
В тишине горницы отчетливо послышалось, как хрустнули кулаки воеводы.
Семен мгновенно подобрался внутренне. Каков в бою козельский воевода, он не только слыхал, но и видывал. И ежели случись вот так, с глазу на глаз да кулак на кулак, еще бабушка надвое сказала, за кем поле останется — за первым кулачным бойцом Козельска или же за его воеводой. А вот если воевода не в драку полезет, а за мечом метнется — то считай, что все, отторговал ты, купчина, свое. Вон он, в двух шагах на стойке болтается, ярлык на самый короткий путь в места, где серебро да злато без надобности…
Однако воевода сдержался. Только насупился, словно туча грозовая.
А Семен, загнав поглубже готовый прорваться наружу боевой азарт, спокойно добавил:
— И долги все твои, Федор Савельич, к тому же, само собой, прощу. Потому как какие между родней долги?
В горнице повисла тишина. Единственное слышно было, как где-то в углу под сундуком то ли мышь шебуршится, то ли пара тараканов чего не поделила, то ли домовой после зимы в своем логове порядок наводит. Однако и этот звук вскоре пропал — похоже, домашние твари, убоявшись непривычной тишины, замерли, дожидаясь, — чего будет-то?
Воевода словно превратился в каменного идола, коих порой находят в степи конные разъезды. А Семена словно черти изнутри разжигали — мол, чего сидишь? Али пан, али пропал!
— Ну, что скажешь, воевода? — нетерпеливо нарушил тишину Семен. — Каким будет отцовское слово?
Воевода по-прежнему оставался неподвижным. Только выдавил сквозь зубы:
— Слыхал я, купец, что другой ей люб.
Семен внутренне усмехнулся и отпустил пружину, что в груди свернулась змеей, готовясь распрямиться то ль в броске, то ль в ударе — как придется.
Поле осталось за ним.
— Да брось ты, Федор Савельевич. Мало ли что бабы у колодца языками плетут. Все не переслушаешь.
Воевода еще пытался сопротивляться.
— Насчет баб не знаю, а люди говорят, будто отрок тот, что ее сердцу мил, — твой сводный брат Никита.
Семен усмехнулся недобро.
— Этот недопесок и здесь успел!
…Сводный брат был ненавистен Семену. Слишком независим, слишком удачлив на охоте, задери его медведь. И не смотри, что недавно из отрочества вышел — красив, словно Лель[37], и все бабы, что молодухи, что те, у кого уже семеро по лавкам и свой законный муж на печи — все как одна заглядывались на Никиту, кто украдкой, а кто и не дожидаясь богомерзкого празднества Ивана Купалы, потеряв стыд, чуть не силком тащили парня на ближайший сеновал. Единственное успокоение было Семену — что нищ сводник аки церковная крыса, потому как все, Добытое на охоте, по дурости спускал в кабаке, а чаще тратил на подарки молодкам, хотя те и без подарков на него вешались, только отгонять успевай. Дурень — он и есть дурень, чего с него взять?
— В общем, так, — решительно сказал Семен. — Ты пока думай, Федор Савельич, чему верить — бабьим сплетням али моему слову. А мое слово — оно верное. И вот к тому слову довесок.
На стол перед воеводой тяжело брякнулся вышитый мелким жемчугом дорогой кожаный кошель царьградской[38] работы.
— Люди знают — мое слово такое же верное, как это серебро, — развязно произнес Семен. Когда поле за тобой, противника надо давить, пока он не очухался и в ответку не попер. Это Семен усвоил четко — что в торговле, что в кулачном бою, что во всей остальной жизни. — Здесь половина приданого будет. Другая половина — после свадьбы. Так что, засылать сватов?
36