Выбрать главу

Бункеры не справились. Трещины, просочившаяся вода, добравшаяся пыль, проникшая отрыжка биологического оружия в пару с радиацией. Нет, люди там не вымерли, не стали непонятными уродами, напрочь лишенными человеческого облика… Но практически преданные, брошенные в каменные мешки, ставшие западней, они оказались обречены на вырождение и перерождение – страшное, полыхающее болезненными пульсациями мутирующих тел и сознания. Им выпало стать не-людьми. Не-чистыми.

Для Города и Безымянки они никто. Отбросы, трудовой ресурс, почти не имеющий границы и запертый в городских границах. Рубеж пал, да, но там, за ним, вдруг уже скалились на бывшую губернскую столицу накопившие за двадцать лет силу княжества и республики.

Пока они не столкнулись, прощупывая друг друга. Пока налаживали контакты, начав получать топливо от железнодорожников Кинеля и летной анархо-вольницы Курумоча, кожу и вяленую рыбу водной коммуны Богатыря и Зелененького, овечьи шкуры и шерсть со стороны Большой Черниговки.

И везде, несмотря на своих собственных мутантов, парии изменившейся Самары встречали лишь один набор: кулак, приказ, колодки или ошейники, кнут или хлыст из рыбьего хлесткого уса, лопату, серп, кувалду, тяжеленную шпалу на плечо, кружку воды утром и вечером, две пайки дробленки и кусок мяса в выходные… А уж чье было то мясо, вряд ли кто из них спрашивал.

Хорошо быть Хаундом, если ты мутант. Хорошо быть мутантом, коли выпало родиться Хаундом. Вспоротые глотки и животы приучили не пытаться сделать ему плохое… Пока.

– Это, Хаунд… – протянул Шамрай… – Чо думаешь?

«А чего тут думать?!» – пару месяцев назад сказал врач с Клинической, глядя на найденную им красотку, лежавшую под рухнувшей стеной в Московском квартале.

«Чего тут думать? – повторил тогда врач, протирая тоненькие очочки, аккуратно запаянные посередке. – Перелом позвоночного столба, в районе… да какая разница? Она и говорить-то не может из-за этого. Внутренние органы, судя по всему, практически целые. Это… хорошо…»

Девчонка была с Пятнашки, татуировка на плече говорила сама за себя. Чего тут думать, не лечить же? Органы хорошие, можно попробовать спасти кого-то из шишек Города, все равно она… мутант. И совершенно нестрашно, что большой или маленький босс из бункеров Хлебной или Куйбышева будет чистить кровь мутировавшей печенью, ссать мутировавшим мочевым пузырем или… Такие, как Хаунд, не люди, йа. Просто ходячие швайне – свиньи, годные для употребления настоящими чистыми человечками. Натюрлих.

Окраины сейчас терпеть не станут. Даже странная и страшная жизнь на все еще фонящих развалинах лучше рабского ошейника. Но свобода никогда не дается без боя. И за нее можно и получить пулю, стрелу, свинцовый шар из пращи или нож под ребро. Хаунд это знал… Хотя и не помнил – откуда.

– Чо думаю? – Хаунд оскалился.

– Ну, это, ну да.

– Думаю, будет война. Большая война, ха…

– Ты чо?

– Заранее радуюсь. – Хаунд кинул еще пять патронов в его лапищу. – Я же убийца и фашист, майн фрёйнд, йа-йа.

Город у реки (Memoriam)

Дядюшка Тойво точил пуукко. Если есть время, почему не заняться собственным ножом? Недавно пуукко помог добыть еду, стоило подправить. Хотя и без того им можно бриться.

Пуукко был правильным, выкованным старым саамом на березовых углях, из железа, добытого на болоте. Резная рукоять ложилась в ладонь Тойво удобно и приятно, как рука старого друга. Отец Тойво, старый лесничий Ярви, стоял рядом с саамом все время, качал меха, подливал сладкого квасу в большую кружку, поддерживал, носил уголь и делал все нужное.

Пуукко для сына очень важная вещь, Ярви знал это хорошо. Дома, на полочке возле желтых дагерротипов, зеленоватых портретов Первой мировой, прочих фотографий, хранились ножи нескольких поколений. Зачем класть пуукко в сырую могилу, сказал как-то дед Микка, пусть напоминает обо мне, пусть его крутят в руках твои внуки, принимая силу прадеда через березовую рукоять.

Ему тоже надо бы выковать пуукко. Только у кого? Саама здесь не найдешь. Да и людей…

Город, где дядюшка Тойво прожил почти четверть века, ему не нравился. Не хватало простора, леса, речушек и мохнатых ковров болот. Камень, бетон, кирпич, ядовитая пыль и прах миллиона человек, сгоревших в одночасье или умерших за несколько месяцев после Войны.

Даже Река, теперь ставшая открытой в обе стороны, не могла исправить его отношения к Самаре, куда его забросило не иначе как по воле правого копыта Перкеле двадцать с небольшим лет назад. И, сидя в своем «гнезде» на макушке старого дома, построенного при усатом варваре, правившем красно-кровавой русской империей, дядюшка Тойво думал и думал, хотя это неправильно.

полную версию книги