Потом они говорили. Румянке в жизни не задавали столько вопросов и не слушали ее ответов так внимательно, как это делал он, а главное, девушка никогда прежде не ощущала такого удовольствия, рассказывая кому-то о своей обыденной, в общем-то, жизни. О себе Лех говорил мало, все больше желая слышать ее и о ней самой, что зачаровывало. А еще он хорошо знал карту звездного неба. Румяна и сама помнила несколько созвездий, главнейшим из которых, конечно же, было созвездие Плуга, его вместе с еще пятью звездами порой называли Пахарем. Плуг много веков назад был помещен на королевский флаг Димориса вместе с символом Святого Костра, так что его знали все, но Лех показал ей Гигантов, Огненного Пса, Трех Сестер, ярко-синюю звезду, которую он назвал Блуждающей, якобы потому что она появляется в разных частях небосвода. А еще он очертил для нее огромное созвездие Дракона, главной звездой которого была особенно яркая золотисто-желтая звезда, именовавшаяся Драконовым Оком.
- Ты слышала миф о сотворении мира? - шепотом, коснувшимся самых сокровенных струн ее девичьей души, спросил Лех.
- Г-г-господь-Кузнец создал...
- Да, так говорят мольцы в храмах, но отец выписал мне нескольких заграничных учителей, один из которых был истинно просвещенным мужем. И он рассказал мне, что есть и другой миф, во сто крат старше самой Церкви.
В любой другой раз с любым другим человеком Румяна тут же оборвала бы разговор, ибо узнать нечестивые слова было нетрудно. Диморис находился в составе Папской Области, и люди его веками опирались на путеводный свет церковного учения, а потому верили они истовее и жарче, нежели подданные некоторых иных амлотианских стран. Малейший намек на нечестивые речи немедля вызывал в них тревогу из страха перед гневом Господним, но... но Леха девушка готова была слушать сколько угодно.
- В книгах эльфов писано, - продолжал он, - что изначально была только вода, и было яркое солнце в небе, а вокруг лишь вековечный стылый мрак. Но из мрака прилетел исполинский дракон, и, подобно мотыльку во тьме, стремился он к солнцу, не в силах отвесть от него глаз. А когда дракон подлетел слишком близко, светило опалило его, и он пал в мировые воды замертво, обратившись первой твердью. Солнце же от удара исторгло из себя бесчисленное множество ярких искр, кои разлетелись во все стороны и осветили пустоту вселенского мрака. То были звезды.
- Как искры от железа, по которому бьет молот?
- Очень похоже. - Лех заглядывал в саму душу Румяны сквозь ее глаза и улыбался, как улыбался бы очень добрый и нежный волк, глядя на трогательного белого ягненка.
Потом Лех говорил уже другие слова, сладкие и пылкие, которые пьянили Румяну сильнее вина, и под их мягким напором весь мир отступал. Все, что было раньше важно, теряло важность, все, чего она боялась, больше не страшило, и весь мир сузился до пульсирующего жаркого поцелуя и до сильных, но ласковых рук на ее теле. Она решилась.
- Пошел в атаку наш гусар со вздыбленною пикой наголо!
Юноша и девушка резко отпрянули друг от друга. Новый взрыв небесного света выхватил кривой силуэт Бухтаря, стоявший в нескольких шагах от них с бутылью из-под медовухи в руке. Лех опрометью вскочил.
- Тебе чего здесь надо?
- Ничего. Просто охрану несу. Вдруг из реки топлец вылезет или, того хуже, уболоток какой?
- Ступай-ка отсюда подобру-поздорову!
- Я подобру и здесь постоять могу, а 'поздорову' мне уже поздновато, - пьяно заметил Бухтарь, самую малость покачиваясь.
- Бухтарь, уйди!
- Уйду, Румяна, только ты со мной пойдешь, туда, где свет, люди и мать с отцом.
- Уйди, говорю, вредный старик! Я здесь по своей воле! Я сама...
- Это я уже понял, - перебил он, не глядя на девушку, а следя за стоявшим напротив Лехом. - Увидь я, что что-то тут не по твоей воле, - я бы живо выгнул милсдарю гусару коленки в обратную сторону. Однако ж он по-умному решил, лаской донять. Так тоже можно, если мордашкой вышел. Во сколько ты ее честь оценил, пан гусар? Чую архаддирское игристое 'Сен-Фроссон' по три серебряных марки за бутыль, по двадцать пять марок за ящик с десятью бутылями. Недешево, молодец, скупцом тебя не назовешь. Но все равно дешевле, чем сватов засылать, выкуп собирать и свадьбу играть, ага?
Лех Зданек с шумом вдохнул, будто наполняя себя не только воздухом, но и яростью. Румяна, видевшая его спину и скрытое тенью лицо Бухтаря, вздрогнула, вскочила и перехватила руку юноши. Очень крепко перехватила, как из всех девиц в округе только она, дочь коваля, могла.
- Не смей бить калеку, Господь-Кузнец покарает!
Лех резко обернулся к ней со злым лицом, вырвал свою руку и быстро пошел прочь, не оборачиваясь. Когда он стал совсем неразличим в темноте, девушка медленно повернулась к Бухтарю. Калека оставил бутыль на земле и уже раскуривал свою кукурузную люльку.
- Ты зачем сюда приперся? - глухим, угрожающим голосом спросила Румяна. - Кто тебя звал, ахог подери?
Он молчал. Табак в чаше разгорался при затяжках, немного освещая Бухтарево неприятное лицо, с вечной печатью сонной усталости на нем.
- От глупости тебя хотел предостеречь.
- Кто просил тебя об этом предостережении? Ты старый несчастный человек, который хочет, чтобы все вокруг были так же несчастны, как и он сам!
- Так-то оно так, но наоборот. Я несчастен, это верно, но оттого я хочу, чтобы вокруг меня всем было счастье, чтобы люди позабыли о боли и скорби. Тогда, наверное, мне будет легче забывать про свою боль и скорбь. Я так думаю.
- Да кто тебя просил?! Кто...
- А меня пока что не надо просить о добром деле, не такая я еще сволочь. И мнение свое мне высказывать не надо. Плевать мне, Румянка, на мнение твое неразумное, тем паче что составлено оно не тобой, а гормонами игривыми. Знаешь, что такое гормоны? Нет? Ну и не шибко важно. Идем.
- Никуда я с тобой...
Он ловко схватил ее за запястье, да так крепко сдавил, что не вывернуться, и потащил обратно на луг.
- Я знаю, чего ты добиваешься, злыдень! Думал, не догадаюсь?! Да мать с отцом мне так рьяно на тебя кивают, что вот-вот головы у них от плеч отскочат! Смотри, мол, Румяна, какой Бухтарь хваткий! Гляди! За ним будешь как за каменной стеной! Тьфу на вас! Тьфу на вас всех!
Бухтарь при этих словах остановился, повернулся к ней, резко замолчавшей от испуга, постоял недолго, а потом расхохотался так громко и искренне, что на глазах у девицы слезы от обиды навернулись. Он отпустил свою пленницу и пошел дальше, а ей ничего не оставалось, кроме как идти рядом.
- Дурында ты, Румянка, - мягко говорил однорукий, поднимаясь на холмик. - Пять лет назад, когда я вернулся домой калекой и увидел, что родную деревню разбойники пожгли, когда по дорогам бродил неприкаянно, когда Дорот меня к вам в дом привел, накормил и обогрел, ты была соплюхой тринадцати лет от роду. Я же тебе свистульки из дерева точил, лук игрушечный справил, показал, как нож метать, ты же истории про мою наемничью долю, почитай, каждый вечер слушала. Про то, как я с Мансом Вдоводелом ходил, как воевал то там, то сям, про то, как я море переплыл и в стране снежных баб побывал. Помнишь?
- Помню, - ответила Румяна и совсем по-детски шмыгнула носом, глядя себе под ноги. По правде сказать, история про то, как Томех плавал за Седое море свататься к королеве женщин-воев, была ее любимой. Матушка неодобрительно цокала языком и возбраняла Бухтарю рассказывать про такую срамоту, но именно эта история была самой приятной для мятежного Румянкиного духа.
- Жениться на тебе, дитя, - это последнее, чего бы я хотел, ведь для меня ты всегда останешься ребенком.
- Ты женишься на вдове Лешек, да? - тихо спросила она.
Бывший наемник рассмеялся опять, но уже тише.
- Ива Лешек баба знатных достоинств, это верно... весьма знатных, с какой стороны на нее ни погляди. Но я не думаю, что когда-нибудь женюсь. Это вообще не столь важно сейчас, Румяна. А важно то, что собиралась сделать ты.
Девушка вспыхнула. Теперь, когда жар внутри нее сильно утих, она почувствовала стыд.
- Пойми, Господь наделил твоих мать и отца тобою одной. В тебе вся их любовь, в тебе все их надежды, их стержень. Коли ты честь свою опозоришь, представь, как им будет стыдно на улицу выходить. Лех Зданек просто человек, ведомый людскими страстями, не самый плохой, наверное, но он был бы лучше, кабы заслал сватов, а вместо этого он скоро отправится в Спасбожень и запишется в гусарию. И обратно он, скорее всего, вернется через несколько лет уже с женой, да не из кметов либо мещан, а какой-нибудь знатной белой панночкой, что для его продвижения по службе будет сподручна. Жизнь такова, верь мне. Я ее видел, я ее, паскуду, знаю.