Его отчаянные мольбы заставили меня остановиться. Не то чтобы я отменил свое грозное решение, нет, я лишь собирался с мыслями и силами для осуществления своей мести. Я ломал себе голову, придумывая, как бы мне вдвойне покарать его за все его гнусности. Я старался какой-либо новый неимоверный сатанинский подвох, который погубил бы не только его тело, но и душу.
И вот какие у меня были основания. Он обещал ради меня проклясть бога и отречься от веры и совершать злодеяния, достойные Юлиана Отступника. Если бы он и впрямь все это исполнил, то, пожалуй, я был бы удовлетворен, ярость моя утихла бы, и я мог бы отпустить его. Нет! Прежде всего - и это главное - он должен отречься от бога, отвергнуть его законы и окончательно, навеки отказаться от всяких надежд на спасение. Затем он должен поклясться сам себе, как советовала сделать Иову его жена, и решительно завещать свою душу дьяволу, без всяких оговорок и проволочек. Наконец, исполнив все это, он должен воззвать к богу, умоляя его ни в коем случае не оказывать ему милосердия и не прощать его.
Не успел я изложить ему свои требования, как он начал изрыгать кощунства и отрекаться от бога. Удивляюсь, как это не разверзлась земля и не поглотила нас обоих, - в столь ужасных словах он обрушивал проклятия на христианскую веру. Как только не сразил его гром небесный за чудовищные оскорбления, коими он осыпал всевышнего! Казалось, внимая им, святые и мученики должны были встать из гробов и сам Христос должен был сойти с престола, где он восседает одесную отца.
От его чудовищных проклятий у меня тряслись все поджилки, волосы встали дыбом и сердце словно расплавилось в адском огне. Он с таким пылом и рвением предавался богохульству, словно сатана уже взял верх над нашим товарищем. Он смело пронзил на левой руке вену, которая ведет прямо к сердцу, и когда оттуда хлынула кровь, обмакнул в нее перо и написал на листке, что бесповоротно завещает свою душу дьяволу. Да, он с большим усердием молил бога ни в коем случае его не прощать, нежели христиане молят творца спасти их душу.
Когда он закончил эти чудовищные церемонии, я приказал ему как можно шире разинуть рот. Он так и сделал (чего только не сделает от страха негодяй!) Тут я без дальнейших разговоров выпустил ему в горло полный заряд из пистолета. Больше он не вымолвил ни слова. Я сразил его наповал, чтобы он уже не мог ни говорить, ни раскаяться. Труп его сразу же почернел и стал такого же цвета, как жаба: дьявол отметил его своим клеймом.
Вот по какому случаю очутился я здесь. Всякий истинный итальянец должен воздать мне честь за мое деяние. Отмщение увенчивает славой воителя и является высочайшим подвигом доблести. Отмщение - это самая сущность закона и справедливости. Чем яростней мы осуществляем отмщение, тем ближе становимся к престолу всемогущего. Он совершает отмщение своим карающим жезлом. И сей жезл он порой вручает человеку, предоставляя ему покарать его врага. Все истинные итальянцы должны мне подражать! Непрестанно мстите и учитесь мужественно умирать! Палач! Делай свое дело! Я готов вытерпеть все пытки!
Тут весь народ в неописуемом негодовании завопил в один голос:
- Смерть ему! Смерть ему! Палач! Терзай его! Раздирай его!.. Ежели ты его пощадишь, мы растерзаем тебя на клочки!
Палач не нуждался в поощрениях, ибо он был прирожденным членовредителем и стал опытным мастером заплечных дел. Одним ударом деревянного ножа он пронзал человеку сердце и вылавливал его из груди так же легко, как мы вылавливаем сливу из миски с овсяной кашей. Он переламывал человеку шею так же быстро, как повар разбивает яйцо. Скорей, чем скрипач поворачивает на грифе колок, он сворачивал человеку челюсть. Он лихо взялся за дело, и затрещали кости Катуольфо, как барабанная дробь. Он не сразу их ломал, но как шорник заколачивает гвозди в седло, он быстрыми ударами молотка вправлял на место вывихнутые члены. Каждый сустав он специальным топориком наполовину разламывал и заливал зияющие раны расплавленным свинцом, останавливая кровь. Он вырвал Катуольфо язык, дабы он не кощунствовал под пыткой. Он засовывал ему в уши ядовитых червей, чтобы вызвать у него мучительный бред, разрезанными на куски гусеницами он натирал ему рот и десны. Каждый член он медленно рассекал на куски. Катуольфо на колесе испытывал неописуемые, адские муки. Он был еще жив и видел, как клочки мяса разлетаются по ветру.
Полна непостижимых тайн книга судеб человеческих! Одно преступление порождает другое. От первых дней творенья до сего времени пролитая на землю кровь всегда зачинала новые преступления.
Ужасающая трагедия, разыгранная Катуольфо и Ездрой, подействовала на меня угнетающе и не на шутку устрашила. Все сие вызвало во мне перелом, и я решил вступить на честный путь: еще до отъезда из Болонья я женился на своей возлюбленной и стал щедро раздавать милостыню. Я поспешил покинуть Содом, называемый Италией, и через каких-нибудь сорок дней уже прибыл во Францию, в лагерь английского короля, расположенный между Ардом и Гинэ, где его величество с величайшей пышностью принимал императора и французского короля, оказывал им гостеприимство и пировал с ними много дней.
Я начал свой рассказ, описывая пребывание короля в Турне и в Теруане, и решил его теперь закончить, описав пребывание того же короля в Арде и в Гинэ. И вот какими словами я завершу свою повесть: ежели хоть кому-нибудь понравилось мое сочинение, сие вдохновит меня на дальнейшие труды в том же духе. А ежели нет, то я поклянусь на томе английских хроник, что более никогда в жизни не буду писать хронику иноземных деяний. Прощайте и будьте счастливы!