Еще с минуту у меня ушло на то, чтобы незаметно проскользнуть через служебный вход и запереть его.
Пробираясь по узкому проходу, я попытался представить себе результат усилий Голвейды. Начнет ли говорить Равалло? Значительная вероятность этого, несомненно, существовала, несмотря на то что Равалло должен был понимать свою полную обреченность. Знал это Сэмми, попав к ним в лапы, должен был знать это и Равалло. Возиться с ним мы не имели никакой возможности, и смысла в этом не было абсолютно никакого. Все это Равалло должен был прекрасно понимать, но, с другой стороны, методы Голвейды – это нечто такое, что вполне могло пересилить всякое понимание и вынудить жертву заговорить. На это вполне можно было рассчитывать. Но что он может сказать? Скорее всего, он поступит так, как поступают опытные агенты обеих сторон, попав в затруднительное положение. Он может говорить достаточно правдиво о вещах, которые нам уже известны, избегая всего того, что как раз и представляет для нас ценность первостепенного значения.
Небо вдруг потемнело еще больше, и крупные капли дождя начали падать все чаще и чаще.
Контуры домиков вокруг сливались с чернотой ночи. В голову мне пришла мысль о том, что сказали бы безмятежно спящие респектабельные граждане тихого Боллинга, если бы узнали вдруг, что один из их уютных коттеджей превращен в данный момент в камеру пыток. Впрочем, подумал я тут же, все это в их собственных интересах, и мало ли творится всяких странных и необычных, хотя и очень нужных, вещей во время войны, вещей, которым никогда не суждено увидеть дневной свет.
В настоящий момент, думал я, Эрни Голвейда наверняка уже успел добыть кое-какую информацию, а с Равалло уже давно, вероятно, слетели все остатки высокомерия и чванливости.
Начавшийся было дождь то прекращался, то вновь усиливался, и я для сокращения пути направился напрямик, через поля.
Мысли о Сэмми вновь завладели мною. Что, собственно, могло находиться в руках Сэмми, что так интересовало немцев? В своей записке он ничего не упоминает. Почему? Надеется на Джанину? На то, что я получу этот документ у нее? И так как важность этого документа первостепенная, он даже не рискует о нем обмолвиться хотя бы одним словом? Что ж, все это могло быть, и Равалло мог бы пролить кое-какой свет на этот вопрос. Именно он искал этот документ или фото у Сэмми, и именно он с кем-то еще пытался добыть у Сэмми сведения об этом важном документе. Но что мог представлять из себя этот документ? Так или иначе, Равалло знал об этом гораздо больше, чем я.
Многое он мог бы рассказать и о вечеринке у Маринет. Совершенно очевидно, что именно там случилось что-то такое, что заставило Сэмми резко изменить свое поведение, вынудило его не узнавать меня, не разговаривать, всячески избегать встречи со мной.
Объяснением всего этого могло быть только то, что Сэмми внезапно понял окружавшую его опасность, понял, что имеет дело с хорошо организованной бандой, следящей за каждым его шагом и каждым движением.
К этому заключению он мог прийти только на самой вечеринке и никак не раньше. Если бы он обнаружил эту серьезную опасность до вечеринки, он несомненно связался бы со Стариком и постарался передать информацию мне. Ничего подобного он не сделал.
Дождь вновь усилился, и я свернул в сторону к видневшемуся невдалеке амбару. Сильно выступавшие края его крыши отлично защищали от дождя, который, впрочем, нисколько не мешал мне углубиться в свои мысли.
Вопрос о роли Джанины вновь встал передо мной в связи с ее участием в той вечеринке. Возможно, Сэмми пригласил ее просто для отвода глаз, чтобы создать впечатление, что он пришел покайфовать с подружкой. Это же впечатление он постарался подтвердить, когда проводил Джанину домой.
Но он ничего не сказал ей о своих подозрениях. И ничего не сказал ей обо мне. Почему? Ответом на этот вопрос могло быть соображение Сэмми, что чем меньше Джанина будет знать, тем лучше для нее. Кроме того, он не сомневался, что в самое ближайшее время встретится со мной. Видимо, он имел в виду утро.
Несомненно, Сэмми, приглашенный на вечеринку белолицым, надеялся там нащупать следы группы. Именно для этого он пригласил туда меня. Но то, с чем он там столкнулся, очевидно, было для него совершенно неожиданным. И именно об этом также многое мог бы рассказать Равалло.
Если Сэмми действительно обладал неким документом большой значимости, документом, который в высшей степени интересовал группу, то, спрашивается, куда он мог его девать? Он пишет в своей записке, что когда начал приходить в чувство, то увидел двух людей. По-видимому, в то время как Сэмми был на вечеринке, голубоглазая тетушка приготовила одурманивающее и влила его в виски. В то же время, очевидно, начался тщательный обыск в комнате Сэмми, не давший никаких результатов. Позже обыску был подвергнут сам одурманенный Сэмми. И еще позже, когда он приходил в себя, его допрашивали и пытали. И просчитались. Я не мог себе представить кого бы то ни было, кто мог бы заставить говорить Сэмми, если он того не желал.