Сангстер молча выслушал подробный отчет. Наконец Грэхем сказал:
— Вот и все. Единственное, что у нас остается, — это мои сомнения по поводу Мейо да необъяснимые выстрелы Уэбба.
— Есть еще неизвестный нам Бьернсен, — не замедлил напомнить Сангстер.
— Да. Полиции пока не удалось с ним связаться. Скорее всего, просто не хватило времени.
— А нет ли Уэббу на почте каких-нибудь писем от этого Бьернсена?
— Нет. У нас была такая мысль. Лейтенант Воль уже звонил и спрашивал. Ни почтальон, ни сортировщики не припоминают писем от отправителя по фамилии Бьернсен. Конечно, этот неизвестный, кем бы он ни был, мог и не посылать писем. Или же на конверте могла не стоять его фамилия. Вся корреспонденция Уэбба — пара ничем не примечательных, писем от ученых, с которыми он дружил еще со студенческой скамьи. Похоже, большинство ученых ведет обширную, но довольно нерегулярную переписку с коллегами, в особенности с экспериментаторами, исследующими аналогичные проблемы.
— Не исключено, что Бьернсен — один из них, — подсказал Сангстер.
А ведь это мысль! — Грэхем на секунду задумался, потом снял трубку. Он набрал номер, рассеянно нажал на кнопку усилителя и моргнул от неожиданности, когда трубка загрохотала прямо ему в ухо. Положив ее на стол Сангстера, он произнес в микрофон:
— Смитсоновский институт? Мне нужен мистер Гарриман.
На экране появилось лицо Гарримана. Его темные глаза смотрели прямо на них.
— Привет, Грэхем! Чем могу быть полезен?
— Уолтер Мейо умер, — сказал Грэхем. — Ирвин Уэбб — тоже. Скончались утром, один за другим.
На лице Гарримана появилось печальное выражение… Вкратце рассказав ему о случившемся, Грэхем спросил:
— Вы случайно не знаете ученого по фамилии Бьернсен?
— Как же! Он умер семнадцатого.
— Умер? — Грэхем и Сангстер вскочили с мест. — А в его смерти не было ничего странного? — мрачно осведомился Грэхем.
— Насколько мне известно, нет. Он был уже стар и давно пережил отпущенный ему век. А в чем дело?
— Да так, ни в чем. Что еще вы о нем знаете?
— Он швед, специалист по оптике, — ответил явно заинтригованный Гарриман. — Его карьера пошла на убыль лет двенадцать назад. Кое-кто полагает, что он впал в детство. Когда он умер, в нескольких шведских газетах появились некрологи, но в нашей прессе никаких упоминаний я не встречал.
— Что-нибудь еще? — настаивал Грэхем.
— Да ничего особенного. Он не был такой уж знаменитостью. Если мне не изменяет память, он сам ускорил свой закат, когда выставил себя на посмешище с тем докладом на международном научном съезде в Бергене в 2003 году. Какая-то сплошная ересь о пределах зрительного восприятия, замешенная на джиннах и привидениях. Ганс Лютер тогда тоже навлек на себя всеобщее недовольство — ведь он, единственный из более или менее известных ученых, принял Бьернсена всерьез.
— А кто такой Ганс Лютер?
— Немецкий ученый, светлая голова. Только он тоже умер, вскоре после Бьернсена.
— Как, еще один?!! — разом вскричали Сангстер с Грэхемом.
— А что тут собственно такого? — Разве ученые вечны? Они тоже умирают, как и все остальные, ведь так?
— Когда они умирают, как все остальные, мы приносим соболезнования и не питаем никаких подозрений, — отрезал Грэхем. — Сделайте одолжение, Гарриман, составьте мне список ученых, пользовавшихся международной известностью, которые умерли после первого мая, а к нему — все достоверные факты, которые удастся откопать.
Гарриман удивленно заморгал.
— Хорошо, позвоню вам, как только управлюсь, — пообещал он и отключился. Но почти сразу же появился снова: — Забыл сказать вам насчет Лютера. Говорят, что он умер в своей дортмундской лаборатории, бормоча какой-то несусветный вздор редактору местной газеты. С ним случился сердечный приступ. В качестве причины смерти называют старческое слабоумие и сердечное истощение. И то и другое вызвано переутомлением.
Не в силах скрыть любопытство, он явно тянул время, ожидая реакции собеседников. Потом не выдержал, еще раз повторил:
— Позвоню, как только управлюсь, — и повесил трубку.
— Дальше в лес — больше дров, — заметил Сангстер. — Он плюхнулся на стул и откинулся на спинку, балансируя на задних ножках. Лицо его недовольно нахмурилось. — Если кончину Мейо и Уэбба нельзя объяснить естественными причинами, то сверхъестественными их и подавно не назовешь. Отсюда следует, что единственная оставшаяся возможность — обычное и откровенное убийство.