Она распахнула плащ, и я буквально не поверил своим глазам, думая, что сплю. Она была одета в тонкий прозрачный шелк, который подчеркивал совершенство линий ее тонкой фигуры, на ней был украшенный драгоценностями пояс и восточные украшения. Это была фигура, подходящая для садов Стамбула, потрясающая, непонятно как попавшая в прозаическую обстановку моего жилища.
— Сегодня вечером я не успела переодеться в английскую мисс, — сказала она, быстро закутываясь в свой плащ. — Вы видите меня такой, какая я есть.
Ее одежды испускали слабый аромат, и это напоминало мне о другой нашей встрече. Я взглянул в ее вызывающие глаза.
— Ваша просьба — всего лишь притворство, — сказал я. — Почему вы храните тайны этого человека, которые несут смерть многим другим?
— Смерть! Я видела, как моя родная сестра умерла в пустыне от лихорадки, видела, как ее бросили, как падаль, в яму, вырытую в песке. Я видела, как бичевали людей, пока они не молили о смерти, как о милости. Я сама узнала вкус плетей. Смерть! Подумаешь, смерть!
Я был шокирован. Теперь, когда она опять была закутана в плащ и разве что легкий акцент выдавал в ней не англичанку, мне было страшно слышать такие слова от девушки, которая, если не считать ее уникальной экзотической красоты, могла бы сойти за цивилизованную европейскую молодую леди.
— Тогда докажите, что вы действительно хотите бросить служить этому человеку. Скажите мне, почему погибли Строцца и китаец, — потребовал я.
Она пожала плечами.
— Этого я не знаю. Но если вы меня увезете, — она нервно вцепилась в меня, — так, чтобы я была беспомощна, заприте меня, чтобы я не убежала, бейте меня, если хотите, — и я расскажу вам все, что знаю. Пока он мой хозяин, я не предам его. Оторвите меня от него — силой, понимаете, силой, и вы снимете с моих уст печать молчания. Ах! Вы и ваши «власти» ничего не понимаете. Ваша полиция! Я сказала достаточно.
Часы за пустырем начали бить. Девушка вздрогнула и опять положила руки мне на плечи. В ее загнутых черных ресницах блестели слезы.
— Вы не понимаете, — прошептала она. — О, неужели вы никогда не поймете и не освободите меня от него! Я должна идти. Я уже и так задержалась. Слушайте. Уходите отсюда немедленно. Будьте где угодно — в отеле, где хотите, но не оставайтесь здесь.
— А Найланд Смит?
— Что он мне, это Найланд Смит? Ах, почему вы не хотите снять печать молчания с моих уст? Вы в опасности, слышите, в опасности! Уходите отсюда! — Она сняла руки с моих плеч и выбежала из комнаты. У открытой двери она обернулась и страстно топнула ногой.
— У вас есть руки, а в руках — оружие, — воскликнула она, — и все же вы отпускаете меня. Берегитесь, бегите отсюда. — Голос ее оборвался, и я услышал нечто, похожее на рыдание.
Я не двинулся с места, чтобы остановить ее — прекрасную сообщницу Фу Манчи. Я слышал, как ее легкие шаги прозвучали по ступенькам, как она открыла и закрыла дверь — дверь, от которой у Фу Манчи был ключ. Я все стоял, не двигаясь, даже когда в двери заскрежетал ключ и бегом в мою комнату поднялся Найланд Смит.
— Ты видел ее? — начал я.
Но по его лицу было видно, что нет, и я быстро рассказал ему о странной посетительнице, о ее словах и ее предупреждении.
— Как она могла пройти через весь Лондон в таком костюме? — воскликнул я, ничего не понимая. — Откуда она пришла?
Смит пожал плечами и начал набивать крупно нарезанную табачную смесь в знакомую вересковую трубку.
— Она могла приехать на машине или в такси, — сказал он, — и, конечно, она приехала прямо из дома Фу Манчи. Надо было задержать ее, Петри. Уже в третий раз эта женщина в нашей власти, и в третий раз мы ее отпускаем.
— Смит, — ответил я, — я не мог. Она пришла по своей воле, чтобы предупредить меня. Она меня обескураживает.
— Потому что ты видишь, что она в тебя влюблена? — предположил он и разразился смехом, что бывало очень редко, увидев, как я покраснел от гнева. — Да, Петри, зачем притворяться, что ты этого не видишь? Ты не знаешь восточную душу так, как ее знаю я; но я хорошо понимаю положение девушки. Она боится британских властей, но готова сдаться в плен тебе! Если бы ты схватил ее за волосы, затащил в какой-нибудь погреб, бросил ее на пол и встал над ней с плеткой, она бы рассказала тебе все, что знает, и успокоила бы свою восточную совесть тем, что ты силой заставил ее говорить. Я не шучу; это так, уверяю тебя. И она будет обожать тебя за твою варварскую жестокость, считая тебя мужественным и сильным.