(Бывали казусы. В сорок третьем гауптман-танкист, которого мы аккуратно сграбастали непопорченным, устроил скандал на первом же привале, еще до того, как пересекли линию фронта. Про часы и портсигар он и не поминал, хотя часы были золотые, и портсигар золотой, хоть и не особо увесистый. Весь шум-гам получился из-за малюсенькой, в полпальца, бронзовой собачки тонкой работы. Толя Баулин на нее сразу наложил руку – сказал, вернется с войны, сынишке отдаст. Из-за нее гауптман и расшумелся – говорит, хоть зарежьте, а собачку отдайте. Оказалось, дочурка подарила, когда уходил на войну, вот и носил как память и талисман. Ну, вернули, мы ж не звери бесчувственные, да и настроены были благодушно – очень нам нужен был «язык» из этой именно свежеприбывшей танковой части.)
Точно так же по-житейски относились к разным находкам, сделанным, если можно так выразиться, вгорячах – в немецком штабном автобусе, в офицерской машине, в брошенном немцами доме, блиндаже или казарме, – на что солдат наткнулся, то его. И вовсе уж обычным делом как у солдат, так и у офицеров считалось прибрать к рукам что-то военное, как нельзя лучше годившееся для использования по назначению – эсэсовский кинжал, винтовочный штык-нож, фонарик, пистолет, особенно в дорогом исполнении.
А вот дальше начинались неоднозначности. У большинства считалось неприемлемым снимать обручальные кольца – это у нас их женатые тогда практически не носили, а у немцев и их союзников имелись во множестве, часто золотые. Ну и считалось не вполне правильным чересчур уж увлекаться поиском «находок», специально время этому посвящать – это еще не мародерство, но предосудительное барахольство. И вообще уж вопиющим считалось, если отдельные бессовестные экземпляры отправлялись украдкой обшаривать мертвых на месте боя, особенно крупного сражения. Больше всего этим грешили урки, попавшие в армию из лагерей, и всевозможные приблатненные, до войны имевшие за душой уголовные грешки, но не попавшиеся. Правда, попадался и народец вполне законопослушный, однако ж поддавшийся соблазну. Сами солдаты таких ненавидели, а уж если они попадались, прямиком отправлялись в штрафную роту, а то и к стенке в зависимости от обстановки. Я и сегодня считаю, что это было совершенно правильно.
Так вот, Гриньша… Он все же не мародерствовал, покойников не обшаривал, не настолько уж гнил был парень. Но толика гнильцы в характере все же имелась. Пару-тройку раз (когда в одиночку, когда с приятелями) устраивал именно что насквозь барахольные вылазки и набрал с пол «сидора» компактных, умно говоря, недешевых вещичек. Было кое-что и похуже. В одном сутки как взятом нашими городе – собственно, не взятом, а освобожденном от немецко-фашистских захватчиков – с корешем из штаба батальона едва не изнасиловал красивую девчонку, только-только вышедшую из школьного возраста. И сорвалось это похабное дельце по не зависящим от ухарей причинам: там чисто случайно оказался старшина Бельченко из нашего же разведвзвода, с первого взгляда оценил ситуацию и это дело в корне пресек. К командирам не ходил – дал обоим пару раз по морде и шуганул. У него у самого имелась дочка, близкого возраста – самый старший у нас был, сорок два годочка стукнуло, многим, и мне в том числе, форменным стариком казался…
(Правда, и старшина не был таким уж праведником. Из того домишки Гриньшу с корешем вышиб с напутствием: «Вот дойдем до Германии, немок заваливайте сколько душе угодно, а советских девушек не паскудьте!» Ну все мы навидались, что немцы у нас натворили, и многие говорили открыто: вот дойдем до Германии, за все посчитаемся. Особенно те, у кого немцы извели родных и близких. Я и сегодня к ним отношусь без малейшего осуждения…)