Что до остального, то раввины считают Левиафанасвоего рода инфернальным андрогином, мужским воплощением которого (Самаэль) служит для них вкрадчивый Змей,а женским (Лилит) — изворотливый уж(см. Книга Ammude-Schib-a,fol. 51, col. 3 et 4). Эти два чудовища будут уничтожены в конце времен, как об этом можно прочесть в Книге Emeck-Amrneleh:«В грядущие времена Всевышний (будь Он благословен!) погубит нечестивого Самаэля, ибо написано (Ис. 27:1):В те времена Иегова [203]поразит своим страшным мечом Левиафана-вкрадчивого змея, который есть Самаэль, и Левиафана-изворотливого ужа, который есть Лилит (fol. 130, col. 1, ch. XI)».
Согласно раввинам, Лилит — не единственная супруга Самаэля; они называют еще трех других: Аггарат,אגרת, Нахему,נעמה и Мохлат,מחלת. Но из этих четырех дьяволиц только Лилит разделит ужасное наказание своего мужа за то, что она одна помогла ему обольстить Адама и Еву.
Аггарати Мохлатиграют довольно неприметную роль, чего нельзя сказать о двух других сестрах.
Попросим Элифаса Леви дополнить данные сведения и на этом покончим с демонологией раввинов. «В преисподней, утверждают Каббалисты, правят две царицы Стрейг: одна из них — Лилит, мать выкидышей, а другая — Нахема, роковая и смертоносная красавица. Если мужчина неверен супруге, которую предназначило ему небо, когда он предается распутству бесплодной страсти, Бог отнимает у него законную и священную супругу и бросает его в объятия Нахемы. Эта царица Стрейг умеет показать себя во всей прелести девственности и любви; она совращает сердца отцов и толкает их к забвению своего долга и своих детей; она приводит женатых мужчин ко вдовству и принуждает к кощунственному браку мужчин, посвятивших себя Богу. Когда она присваивает себе звание супруги, ее очень просто узнать: в день венчания она бывает лысой, поскольку в этот день ей запрещено носить волосы, служащие женщинам покрывалом целомудрия; затем, после венчания, она притворяется отчаявшейся и разуверившейся в жизни, стремится к самоубийству и, наконец, жестоко покидает того, кто пытается ее удержать, оставив на нем свою метку — инфернальную звезду между глаз. Нахема может стать матерью, но она никогда не растит своих детей; она отдает их на съедение Лилит, своей зловещей сестре» [204].
У всех народов нет ничего более обыкновенного, чем эти очень часто плодотворные любовные легенды, беспорядочно смешивающие богов и смертных; во все времена Сыны Неба — отверженные или нет — проявляли определенное рвение, для того чтобы обольстить дочерей Земли. Нет нужды обращаться за примерами к Книге Бытия: кто из нас не читал у Светония необычное предание, заимствованное из Θεολογούμενα мендетского Асклепиада, о рождении Октавиана?
Отправившись ночью на торжественное жертвоприношение в честь Аполлона, Атия (мать будущего императора) велела поставить свои носилки в храме, где уже дремали другие матроны, а затем уснула сама; внезапно к ней подползла змея и через несколько минут покинула ложе. После пробуждения Атия должна была подвергнуться положенному очищению, поскольку она зачала; но на ее теле само собой запечатлелось изображение змеи, словно бы ее там нарисовали, пишет Светоний, velut depicti draconis— стигмат, который впоследствии так и не исчез, почему она была вынуждена навсегда отказаться от посещения общественных бань… Девятьмесяцев спустя родился Август, которого все поспешили провозгласить сыном Аполлона [205].
Приключение Паулины и римского всадника Мундуса представляется не менее необычным. Историк, который в нем ручается, не относится к числу тех, чьи свидетельства можно легко отвергнуть [206]. Впрочем, речь идет не о мифе или легенде, а о подлинной и весьма показательной истории; не демонстрирует ли она, до какой степени было распространено в Риме во времена Тиберия убеждение в возможности брака с Бессмертными? Более того, из нее можно заключить о частоте подобных приключений, поскольку никто и не подумал удивиться тому, что Невидимый пожелал соединиться в любовных объятиях с супругой Сатурнина.
Факты таковы. Юный распутник Мундус безумно влюбился в добропорядочную матрону; но его ухаживания стоили ему лишь горьких обид. В отчаянии и по совету Иды, одной из его вольноотпущенниц, он решается подкупить жрецов Анубиса, которые тотчас же прибегают к святотатственному обману, чтобы предать в его руки излишне доверчивую Паулину. Они вызывают ее и объявляют ей, что в нее влюбился бог и что Анубис страстно желает обладать столь прекрасной и столь добродетельной женщиной; но необходимо ее добровольное согласие. Хотя Паулина весьма польщена, она — супруга и не решается брать на себя ответственность без разрешения мужа. Последний же, сенатор Сатурнин, сам весьма гордый выбором, который сделал Анубис, становится сводником из благочестия. Он не только позволяет, но советует и даже приказывает своей жене провести ночь в храме. Там, под покровительством Бога, далекого от того, чтобы помешать жертвоприношению, вся слава которого достанется ему, Мундус наслаждается целомудренной Паулиной и бесчестит горделивую добродетель, отнесшуюся к нему с таким презрением… Но успех подобной хитрости опьяняет счастливого любовника, побуждая его выдать тайну этого беззакония; однажды ночью он позволяет себе обратиться к своей любовнице с циничной просьбой: зачем отказывать ему впредь в счастье, которое он уже познал? Безрассудный Мундус! Он обманулся, рассчитывая на молчание жертвы: негодование придало этой новой Лукреции смелости открыто заявить о своем позоре. Она взывает к отмщению, обращаясь к императору Тиберию, который ограничивается тем, что изгоняет виновного принципала, безумная любовь которого, похоже, смягчает преступление; но храм Исиды разрушен по его приказу, а статуи богини и Анубиса сброшены в Тибр. Что же касается вероломных зачинщиков святотатственного адюльтера, то вольноотпущенница Ида и ее сообщники-жрецы умрут на кресте.
Перечисление всех рассказов, как исторических, так и легендарных, в которых, говоря языком Аристотеля, Эвдемоны и Какодемоны играли свою небольшую роль, превратилось бы в нескончаемый и во всех отношениях утомительный труд. Поскольку мы вновь вынуждены делать выбор, то опустим первые века христианской эры: сумерки дикарской цивилизации уступают место сгущающемуся сумраку еще более жуткого варварства. Дорогу нам преграждает зловещее потешное пугало: это призрак средневекового дьявола… Тем не менее, прежде чем встретиться лицом к лицу с шумным стадом одержимых и разъяренной сворой демонологов, интересно будет показать, с помощью каких уловок Сатана, всегда и всюду выступающий «обезьяной» Бога, противопоставляет в народном воображении божественной аскезе — дьявольскую, а Искупителю — Антихриста.
Плачевно привитая к догматическому древу католицизма, манихейская доктрина о Демоне, сопернике Бога [207], должна была, в качестве первого следствия, вызвать в представлении дьявольское Слово — в противовес Слову божественному; и инфернального «Мессию» — в противовес Мессии небесному.
В Апокалипсисепространно говорится о двух чудовищных зверях, один из которых порожден волнами Океана, а другой — недрами Земли; затем о лжепророке, своего рода зловещем и величественном маге, являющемся человеком Зверя, которому дана грозная способность ко лжи и злу. Он обольщает людей и подчиняетсебе народы… В главе 19 св. Иоанн так описывает окончательное поражение вестников ада:
Ст. 19. — И увидел я зверя и царей земных и воинства их, собранные, чтобы сразиться с сидящим на коне и с воинством Его.
Ст. 20. — И схвачен был зверь и с ним лжепророк, производивший чудеса пред ним, которыми он обольстил принявших начертание зверя и поклоняющихся его изображению: оба живые брошены в озеро огненное, горящее серою;
203
Так у автора. Сами иудеи не произносят этого европеизированного варианта Тетраграмматона, заменяя его обычно на Adonai. — Прим. перев.
204
Eliphas Levi, Histoire de la Magie, p. 438. См. также «Каббалистический словарь» фон Розенрота и трактат «De revolutionibus апгтагит» (1-й и 3-й тт. «Kabbala denudata»,
205
«In Asclepiadis libris lego, Atyam, quum ad solemne Apollinis sacrum media nocte venisset, posita in templo lectica, dum caeterae matronae dormirent, obdormisse; draconem repcnte irrepsisse ad earn, pauloque post egressum; illam expergefactam quasi a concubitu mariti purificasse se, et statim in corpore ejus extitisse maculam, velut depicti draconis, nec potuisse unquam eximi; adeo ut mox publicis balneis perpetuo abstinuerit; Augustum natum mense decimo, et ob haec Apollinis filium existimatum». (Suet., Duodecim Caesares: Octavianus, XCIV.)
«У Асклепиада Мендетского в «Рассуждениях о богах» я прочитал, что Атия однажды в полночь пришла для торжественного богослужения в храм Аполлона и осталась там спать в своих носилках, между тем как остальные матроны разошлись по домам; и тут к ней внезапно скользнул змей, побыл с нею и скоро уполз, а она, проснувшись, совершила очищение, как после соития с мужем. С этих пор на теле у нее появилось пятно в виде змеи, от которого она никак не могла избавиться, и поэтому больше никогда не ходила в общие бани; а девять месяцев спустя родился Август и был по этой причине признан сыном Аполлона». (Светоний, «Жизнь двенадцати цезарей», Кн. II, Божественный Август, 94. Перев. Μ. Л. Гаспарова.)