Но здесь произошел инцидент, которого никто не предвидел: над бесноватыми внезапно повеял ветер раскаяния; настоятельница урсулинок и две другие монахини в момент просветления бросились к ногам обвиняемого, а затем — комиссаров, признаваясь, что навлекли на себя проклятие ложью, и громко крича о невиновности Грандье! Их заставили замолчать; угрызения совести, вызванные их неблаговидным поступком, были сочтены новой хитростью нечистого Духа, стремившегося спасти мага от костра, который его уже поджидал.
Бедный священник был приговорен к смертной казни; его сожгли заживо в день ареста (18 августа 1634 года).
Судьи не скупились на унижения, оскорбления и всё более изощренные пытки, обычные и чрезвычайные, чтобы вызвать у него признание… Но всё было напрасно: он умер благородно, кротко и безропотно, оставшись несломленным.
Уверяют, что во время самой казни Лактанс протянул ему для поцелуя металлическое распятие, раскаленное на огне. Святой отец полагал, что неожиданная боль от ожога заставит его запрокинуть голову: так, чтобы народ, слишком поспешно признавший его невиновным, больше не мог сомневаться в том, что он умер нераскаявшимся, судя по тому, как он резко отвел губы, изображая отказ.
В заключение этих подлых козней Грандье стал жертвой еще более подлого вероломства. Ему пообещали задушить его, как только вспыхнет эшафот; но экзорцисты завязали веревку узлами, и, несмотря на все усилия палача [225], Грандье заживо упал в пылающий костер. Можно было услышать, как он кричал посреди языков пламени: «Боже мой!.. Господи! Прости моих врагов!»
В этот самый момент над головой мученика закружилась стайка голубей. Воины тщетно размахивали алебардами, силясь обратить их в бегство: мертвый Грандье и стремительно прилетевшая стая птиц исчезли в клубах дыма. Понятно, какой вывод могли извлечь из этого неожиданного происшествия клеветники бедняги: они завопили, что стая демонов прилетела принять душу мага. Другие же, наоборот, убедились в том, что, в отличие от людей, голубки явились засвидетельствовать полную невиновность подобной жертвы!
Из брошюр и мемуаров, написанных в защиту или против Грандье, складывается почти невероятная картина; эти битвы мнений долгое время будоражили умы. Я приведу здесь несколько строф, образующих эпилог к превосходной книге, опубликованной в Голландии неким господином Обеном (по другим сведениям, Сент-Обеном), которая пользовалась в то время удивительной популярностью во Франции: «Истории луденских демонов»(Amsterdam, 1693, pet, in-12) [226]. Эти стихи, отличающиеся незаурядной силой и чистотой, написаны как будто вчера:
Видимо, небо отомстило за бедного священника, покарав всех его палачей. Лобардемон, пораженный в своих семейных привязанностях, самым первым впал в немилость у кардинала; отцы Лактанс и Транкиль умерли почти тотчас же в припадке безумия, которое отнесли на счет Дьявола. Отец Сюрен, еще один экзорцист, сошел с ума. Что же касается хирурга Маннури, проявившего такую жестокость по отношению к бедному обвиняемому, то призрак жертвы уже больше не покидал его, неотступно преследуя его до самой могилы.
У Юрбена Грандье были свои предшественники; и он не был последней жертвой, казненной по доносу бесноватых, каждая из которых считала себя в большей или меньшей степени обесчещенной человеком, ни разу в жизни не видевшим ее и не говорившим с ней. Этого требовала традиция: одержимые всегда ставили себе в заслугу рабское следование ей.
Одержимость (или, как ее называет д-р Кальмель, Истеро-демонопатия) — несомненно, одна из самых таинственных болезней, богатая поразительными проявлениями, и факультет медицины испытывал некоторое затруднение при ее объяснении с точки зрения законов, принятых в настоящее время его учеными профессорами; но что из этого следует? То, что некоторые тайны остаются непостижимыми, даже если официальная наука тщится их разъяснить.
Экзорцисты были другого мнения, и вот в какой манере они обычно изъяснялись:
Дьявол — виновник всех явлений, которые не объясняются известными законами Натуры. Путем надлежащего экзорцизма Дьявола принуждают говорить правду; его свидетельство должно иметь силу перед судом.
Эти две искусно совмещенные формулы были не подлежавшим обжалованию приговором для множества невинных душ. К счастью, если Дьявол всё еще совершает поползновения к тому, чтобы свидетельствовать в суде, правосудие больше не интересуют свидетельские показания Дьявола. И никто в наши дни не сожалеет об этом небольшом изменении…
Я ошибаюсь, любезный читатель; приходится в этом признаться.
Целая современная школа, о которой я хочу сказать тебе несколько слов, похоже, сожалеет об ушедшей эпохе ежедневных экзорцизмов и процессов по колдовству. Но, перед тем, как познакомить тебя с маркизом Одом де Мирвилем и его другом, шевалье Гуженоде Муссо, позволь представить тебе одного современного «иерофанта», которому около 1820 года еще сильнее захотелось увидеть, как вновь заполыхают костры [227]. Это автор четырехсот страниц in-8 о Барабашках [228], произведения, украшенного рисунками и портретом, внизу которого автор с большой охотой перечисляет свои имена, титулы и звания: «Алексис-Венсан-Шарль Бербигье де Тер-Нёв-дю-Тэн, уроженец Карпантра, житель Авиньона, временно проживающий в Париже…» Вот мы и получили необходимую информацию.
Перед нами подлинный одержимый, который повсюду видит одних только демонов (которых он именует Барабашками) и колдунов (которых он называет лекарями). Он горько сетует на некое инфернально-дьявольское (sic) общество, главных секретных агентов которого он изобличает перед лицом неба, — это врачи, студенты, адвокаты, фармацевты… Непрерывные преследования, которым подвергают его эти «мерзавцы», отравляют всю его жизнь; и он надеется отомстить им, выдав их имена.
Вы скажете — обыкновенный безумец. Зачем увеличивать эту главу (и без того уже слишком объемную), упоминая о подобном человеке? Знаменитый аббат де Виллар мог бы на это возразить: «Господь позволил мне узнать, что безумцы существуют в мире лишь затем, чтобы давать уроки мудрости» [229].
К тому же Бербигье — вовсе не обычный безумец; его безумие отличается тем, что оно основано на восприятии — признаюсь, совершенно косвенном и искаженном —весьма реальногомира, о котором здравомыслящие люди не подозревают и с которым моя книга познакомит их лишь в том случае, если они сами безропотно согласятся стать безумцами: то есть людьми, способными к представлениям и восприятию, недоступным для большей части им подобных.
225
Палач был вынужден отступить в тот самый момент, когда он прикладывал все свои усилия; поскольку, не дожидаясь сигнала, отец Лактанс зажег огонь своими руками, и пламя взметнулось вверх.
226
Успех этого произведения, написанного, как известно, протестантом, привел в ярость приверженцев одержимости и экзорцизмов. Один из них ответил на него поразительно нелепым опровержением под названием:
227
На самом деле, его самая заветная мечта — с помощью своих разоблачений привести монархов к возрождению старинных указов против адептов магии. Он постоянно перемежает подобными угрозами инвективы, изрыгаемые в адрес своих гонителей. «Какие плоды своих гнусных приемов вы пожнете? Уверенность в том, что однажды вы вновь окажетесь в застенках святой Инквизиции, столь мудро учрежденной для наказания духов, колдунов, магов и всех тех, кто хоть на миг усомнится во власти верховного Бога. Я надеюсь когда-нибудь прочитать имена всех тех, кто неотступно меня преследует, в кровавых списках этого грозного Трибунала (том I, стр. 143)!»
Он доходит до того, что высказывает такое «доброе» пожелание: «Боже всемилостивый… сделай так, чтобы на земле выросло достаточно леса и повсюду могли взметнуться достаточно большие и просторные костры, в которых уместилось бы и было сожжено дотла всё отродье барабаи1ек! (г. 111, стр. 197)!»
228
Les Farfadets, ои tous les demons ne sont pas de l’autre monde… Paris, l’auteur, 1821, 3 vol. in-8.
229