Замурованный склеп, подготовленный в трех футах под землей для тела йога, принял в себя ящик, размеры которого в точности соответствовали этой могиле. Дверь была закрыта, запечатана и полностью засыпана глиной.
Тем временем часовым было приказано днем и ночью наблюдать за гробницей, которую, к тому же, окружали тысячи индусов, почтительно пришедших, словно на богомолье, на погребение святого.
По истечении десяти недель— срока, назначенного для эксгумации — еще более многочисленная толпа зрителей сбежалась на место события. Раджа приказал убрать глину, которой была залеплена дверь, и признал, что его печать, которой она была запечатана, осталась нетронутой.
Открыли дверь, вытащили ящик с его содержимым, и когда было установлено, что печать, которой он был опечатан, также осталась нетронутой, раскрыли его.
Доктор Хонигбергер заметил, что саван был покрыт плесенью, что объяснялось сыростью склепа. Тело отшельника, вынутое из ящика его учениками и всё еще завернутое в саван, прислонили к крышке; затем, не раскрывая его, вылили ему на голову теплой воды. Наконец, сняли саван, которым он был обмотан, проверив и сломав печати.
Тогда доктор Хонигбергер внимательно осмотрел его. Он находился в той же позе, что и в день погребения, и только его голова склонилась на плечо. Кожа была сморщенной, а члены — одеревенелыми. Все тело было холодным, за исключением головы, которую окропили теплой водой. Пульс не прощупывался ни у лучевых костей, ни у запястий, ни у висков. Прослушивание сердца выявило смертную тишину…
Под приподнятым веком показался лишь затуманенный, потухший глаз, как у трупа.
Ученики и слуги омыли тело и растерли члены. Один из них покрыл череп йога слоем теплого пшеничного теста, который несколько раз заменяли новым, между тем как другой ученик вынул тампоны из ушей и носа и раскрыл рот с помощью ножа. Похожий на восковую скульптуру Харидес не подавал никаких признаков того, что он скоро возвратится к жизни.
Открыв ему рот, ученик взял его язык и вернул его в нормальное положение, где его и удерживал, поскольку тот непрестанно норовил вновь запрокинуться в гортань. Он натер его веки жиром, и в последний раз ему на голову было наложено теплое тесто. В этот момент тело аскета содрогнулось, его ноздри расширились, и за этим последовал глубокий вдох; его пульс медленно забился, и члены потеплели. На его язык налили немного расплавленного масла, и после этой мучительной сцены, исход которой казался сомнительным, его глаза внезапно заблестели.
Воскрешение йога было закончено, и когда он заметил раджу, то просто сказал ему: «Теперь ты мне веришь?»
Потребовалось еще около получаса, чтобы привести его в чувства, и спустя такой же промежуток времени, всё еще ослабленный, но облаченный в богатое почетное платье и украшенный жемчужным ожерельем и золотыми браслетами, он уже восседал за царским столом.
Через некоторое время, заключив, вероятно, пари с раджой, йог вновь велел себя похоронить, но на сей раз на глубине шести футов под землей. Земля вокруг его гробницы была утрамбована, склеп замурован, сверху насыпана земля, а в ней посеян ячмень. По свидетельству всё тех же очевидцев, Харидес пролежал в этой могиле четыре месяца; по прошествии же этого времени он вернулся к жизни, как и в первый раз» [353].
Как бы мы ни объясняли летаргию индусских факиров и йогов и какой бы далекой она ни казалась от состояния вампира, описанного нами выше, нам придется признать, что эти различные примеры, которые в равной степени подтверждались и удостоверялись на протяжении нескольких веков и в тысяче разных мест, взаимно друг друга поддерживают и подкрепляют.
Что же касается Ликантропии, небольшое сходство, очевидно, связывает ее с вампиризмом в собственном смысле слова. В обоих случаях призрак-убийца бродит по деревне в облике различных животных, и в обоих случаях он обычно нападает на людей, которых встречает: существенное различие состоит лишь в том, что оборотеньявляется живым колдуном, спящим в своей кровати, пока его астральная форма ходит по улице; а вампир— это, наоборот, мертвый колдун, живущий в своей могиле.
Слово Ликантропия— очень неточный термин [354], поскольку перемежающиеся превращения колдуна вовсе не ограничиваются общим обликом волка; согласно традициям сумеречной магии, адепты Шабаша принимают личины разных животных, под которыми они возвращаются домой по окончании своего сборища: кошки, собаки, козла, барана и даже улитки, слизняка или лягушки; единственная трудность — это проблема выбора. Вот почему страстные поклонники демонологиидовольно часто встречаются с магами и ведьмами, возвращающимися с Шабаша: ведь нужно быть очень уж невезучим, чтобы не встретить на дороге хотя бы одно из этих различных животных.
Возвращаясь к волку-оборотню, следует сказать, что в реальных случаях псевдоморфной билокации неоднократно констатировалась мгновенность отражательного явления, которое запечатлевает на инертном и отсутствующем материальном теле следы ударов и шрамы от ран, нанесенных блуждающему призраку. Один пример: «Еще читаем, что в Аржантенской епархии три девицы-ведьмы напали в облике кошек на крестьянина [355], рубившего лес, и что, защищаясь от них, он сильно избил их и ушиб; за каковое деяние он был спустя малое время взят под стражу и в свое оправдание показал, что ушиб не женщин, а трех кошек, которые в виде злобных духов напали на него и хотели убить, из чего выяснилось, что сие было дьявольским наваждением» [356]. Все три ведьмы, как и следовало ожидать, были сожжены.
«Весьма уместно будет прибавить сюда то, что произошло в году 1588, в одной деревне в двух лье от Апшона, что в высоких горах Оверни: некий дворянин, выглядывая ввечеру из окон своего замка, заметил одного знакомого охотника и пригласил его зайти к нему после охоты. На охотника же, что шел по дороге вдоль равнины, напал большой волк, в которого он выстрелил из аркебузы, но не попал, что побудило его подойти к волку и схватить его за уши; но, наконец, утомившись, он избавился от волка и, отступив назад, выхватил большой охотничий нож, что носил с собой, ударил им волка и отрубил ему одну лапу, которую спрятал к себе в карман, после того как волк обратился в бегство; и затем он вернулся в замок того дворянина, на глазах у которого боролся с волком. Дворянин же попросил рассказать ему об охоте, что охотник и сам хотел сделать, и, полагая вытащить из кармана лапу, вытащил кисть руки, на одном из пальцев которой был золотой перстень, и дворянин признал в нем перстень свой жены; сие внушило ему большие подозрения, и, войдя в кухню, он застал там свою жену, что грелась, спрятав руку под передником, которую он вытащил и увидел, что кисть отрублена. Вслед за чем сей дворянин приступил к ней со всей суровостью, но вскоре, после того, как ей была показана кисть, она созналась в том, что это она в облике волка напала на охотника, и была затем сожжена в Рионе…» [357]
Эта удивительная история обладает всеми чертами апокрифа: в том, что кастелянша была через отражение ранена в руку, нет ничего невозможного, как мы увидим в Книге II; но превращение лапы в кисть руки в карманеохотника представляет собой, даже если предположить подобное явление, явный вымысел. Эту деталь сен-клодский судья счел старинной «арабеской». К тому же он не упоминает о приговоре, вынесенном в Рионе, и пересказывает это приключение с чужих слов. Но нам показалось, что оно заслуживает того, чтобы быть приведенным здесь без изменений.
Обычно считается, что волк-оборотень пожирает жертв своих нападений и преимущественно — детей младшего возраста. Да и в наши дни не грозят ли оборотнем перепуганным детишкам, когда они становятся менее послушными или менее покорными?
354
В переводе с древнегреческого
355
Боден, рассказывая об этом же происшествии, выражается еще более определенно: «…Жили три Ведьмы близ Страсбурга, что напали на некоего пахаря иод видом трех больших кошек, и, защищаясь от них, он поранил и прогнал этих кошек, которые в тот же миг оказались в постели больными в облике сильно израненных женщин…» (.