Светлый скрестил руки на груди и вновь улыбнулся.
— Ты что, хочешь рассказать супруге о той девице, что умоляла тебя связать ее и трахнуть? Признайся. Как бы ты ни пытался скрыть от Лидии прошлое, не получится. Но ведь ты и не хочешь этого, правда? Тогда между вами навсегда останется некая недоговоренность. То, что будет разделять вас. А на имитацию вместо истинного счастья ты не согласишься.
Аларик налил себе еще рома. Да уж, светлый действительно знает его очень хорошо.
Конечно, дроу мог оградить свою женщину от той жестокости, что есть в нем. Просто не рассказать. О том, как он убил вер-тигрицу Кариззу, что держала его в плену. О том, какое жуткое веселье он устроил после. О том, как они с Дьяром развлекались в человеческом мире — когда он только учился контролировать себя. За много Кругов до рождения Лидии.
Помнится, та девушка была брюнеткой с миндалевидными карими глазами. Всем вокруг казалось, что она надменна и холодна, а на самом деле — она жаждала унижения. Жаждала найти того, кто подчинит ее. Разумеется, она не знала, кем на самом деле является Аларик (морок работал отменно) — да ей и не важно было это вовсе. Главное, что от его пощечин она кончала мгновенно, а изящные, но опасные переплетения веревок оставляли на ее теле алые болезненные следы. Она просила, чтобы он имел ее так, будто она вещь — и дроу не отказывал. Брюнетка пила молоко у его ног и говорила, лишь когда он позволял. Аларик укладывал ее на стол — запрокинутая у края голова оказывалась как раз на уровне его бедер, — и его член оказывался у нее во рту. Эти сдавленные стоны, слезы — она едва могла дышать. Аларику нравилось мучить ее. Были и другие. Столь же… пустые.
Проблема в том, что если они с Лидией будут делить ложе, его воспоминания не останутся лишь его болью. Она увидит.
— Да, она просила душить ее. Это так. А Лидия заявила, что если я не буду честен с ней, она сама задушит меня. Восхитительная разница, — голос принца мягок, будто шоколадное суфле.
— Против того, кто тебе вровень и не боится, устоять трудно, — серьезно кивнул Ашер, глядя на своего любимого.
Разговоры о важном — это, конечно, здорово. И то, что яйца у Аларика стальные и силы ему не занимать, — также. Но избавляет ли это от страха быть отвергнутым?
И Лука прекрасно понимал сомнения принца, вспоминая свою собственную историю.
Розали была эгоистична, жестока и вспыльчива, и потому ужасно злилась на родителей, которые заставили ее стать супругой Императора Драконьих владений. Он же уродлив! Какая глупость: не позволить лекарям полностью исцелить ожоги и раны от ледяных потоков после той страшной войны. Хорошо, что восстановили глаз. По задумке, это должно напоминать о славной победе, но в реальности из-за гордости повелителя левая сторона его лица выглядела, мягко говоря, жутковато — не говоря уж о теле.
Она не желала ни видеть Луку, ни тем более, делить с ним ложе. Понимая это, дракон сам не искал общения, отдавая все силы делам государственным.
А ей… ей было скучно. И потому Розали завела роман с Анселем Таирэ — прекрасным и обходительным. Сколько бы продолжалось это, кто знает, но теплой ночью на исходе месяца Цветения роз ее и ее любовника застал в оранжерее генерал Саннар, старый вояка и советник Луки.
Ей было известно, какое наказание ожидает неверную супругу.
— Это все правда, Розали?
В глазах цвета темного нефрита — лишь пустота. Кожа бледна, огненно-рыжие волосы разметались по плечам.
— Да, мой повелитель.
Дерзость. Не муж, но только повелитель.
Лука не позволил Совету Десяти вынести приговор. Сожжение заживо у позорного столба.
— Своей властью я дарю помилование Розали ра эн Таши.
В абсолютной тишине, сгустившейся, будто молочный пудинг, со своего роскошного кресла вскочил Имар Хави.
— Но повелитель! Ведь она…
— Я сказал: она будет жить!
Кажется, от этого рыка едва не рассыпались в пыль камни возвышения Древних, на котором восседали благородные.
— И я запретил проводить совет. Вы будете наказаны.
Светила совершили полный оборот, когда Розали смогла решиться поговорить с супругом.
— Почему ты оставил мне жизнь, Лука?
Огненноволосый дракон неожиданно улыбается, спокойно и устало.
— Я не мог бы вынести твоей смерти.
Она сдавливаю подлокотники кресла. Закрывает глаза, и соленая горечь слез струится по щекам.