Подсолнух то пронзительно хихикает, то пытается неуклюже убрать волосы, все время падающие на лицо. Хи-хи, хи-хи-хи, хихикает она, разевает рот, будто вот-вот что-то скажет, но вместо этого икает. Эрик вдруг выходит из себя, хватает ее за локоть и тащит к дому, а Ирен лежит на дне зеленой бутылки и видит, что волосы, шея, спина и ноги девушки белые как у привидения — она вся в стружках.
Две бабы, стучит молоточек в ее голове, а глаза видят, как подсолнух спотыкается и падает на лестнице. Вставай, мать твою, Инг-Лиз, грубо орет мужской голос, избавляя Ирен от стука молоточка. Почему я не могу, как она, думает Ирен и вспоминает, что говорил Эрик, когда парни, да и не только они, начали взрослеть: эти сестренки, Инг-Лиз и Инга, с этими девками все ясно, они побывали во всех местных кустах от танцплощадки до вокзала.
И тогда все засмеялись, и всем было очень весело, а громче всех смеялись сами Инг-Лиз и Инга, да, Инг-Лиз смеялась так, что выпивкой поперхнулась, и все принялись хлопать ее по спине, чтобы она не задохнулась. А вот Ирен покраснела и не знала, куда глаза деть, а Маттсон это заметил и крикнул: гляньте на малышку Ирен, как засмущалась-то, зайка! А потом противно так погладил ее по щеке, и она разозлилась и решила, что обязательно станет, как все.
Ведь ей и правда хотелось быть, как все. Хотелось всем нравиться. Не хотелось, чтобы ее считали хуже других, чтобы считали занудой, а еще ей очень хотелось нравиться Биллу, и она чуть не разревелась, когда увидела, что он притащил с собой Веру. И чтобы все ее полюбили и не считали занудой, она взяла себя в руки и стала пить больше остальных девушек. Даже запела застольную песню — подслушала у офицеров, когда обслуживала их в столовой на праздники. Воодушевленная успехом, она вышла в другую комнату завести граммофон и решила, что теперь парни подерутся, кто первый будет с ней танцевать, но, когда музыка заиграла и она вернулась в комнату, три пары уже кружились в танце, а до нее никому и дела не было! Тогда она тихонько выскользнула на веранду, налила водку в самый большой стакан, какой нашла, и пила, пока хватало сил.
Потом вышла во двор, увидела собаку, воздушные шарики, была счастливая, пьяная и витала в облаках, а теперь вот: лежит в траве, внутри все подернулось пеплом, мертвые глаза смотрят на дом, который снова обрел дар речи и дрожит от криков и радостного смеха. Да что со мной не так, думает она, почему со мной никто не танцует, почему никто не ведет меня за сарай? И тогда память шепчет ей на ухо слова из газетной рекламы «Колгейт» про девушку, с которой никто не танцует, потому что у нее пахнет изо рта.
И тогда она начинает икать от смеха и, только когда уже слишком поздно, замечает, что память обманула ее, чтобы заставить плакать, и тогда, всхлипывая и дрожа, она переворачивается на живот и стучит ногами по траве. Сейчас уже, наверное, можно встать, думает она, пойти к остальным и сказать: вот она я, а кто хочет со мной потанцевать? Но какой смысл? Поэтому она остается лежать, где лежит, проваливаясь еще глубже в траву, до самой сухой земли.
Посреди рыданий снова появляется молоточек и стучит, и стучит. Две бабы, думает она, вспоминая слова Эрика. Зачем он ее сюда притащил? Без нее все было бы хорошо. Я не была бы лишней. Она рвет траву и царапает землю, словно залезающая на дерево кошка. Всхлипывания извергаются из нее беспрерывным каскадом, и она ничего не может с этим поделать.
Внезапно раздается скрип двери на веранде, кто-то выходит на крыльцо и топает, словно пытаясь стряхнуть снег с ботинок. Потом раздаются шаги вниз по лестнице, Ирен слышит, что идут двое. Ей будто зажали рот, и она совершенно беззвучно переворачивается на спину. Уже стемнело, луна скрыта плотными облаками, и теперь ей кажется, что она лежит в синей бутылке ночи. Кто-то из девушек поет в той комнате, где граммофон, и «Белый зайка»[1], бедный избитый зайка, выпрыгивает из тишины и неуклюже скачет по комнате, пока кто-то, громко и от души выругавшись, не роняет на него бутылку.
Двое у лестницы тоже замерли в синей бутылке ночи и не произносят ни слова — переговариваются огоньками сигарет, которые покачиваются в темноте, иногда приближаясь друг к другу, иногда — резко отпрыгивая. Ирен и так знает, кто такие эти двое. Знает так же ясно, как будто все еще лежит в зеленой бутылке. Теперь огоньки сигарет светлячками летят через темноту и падают в траву рядом с ней, а легкий ночной ветерок задувает ей в нос легкий аромат табачного дыма.
1
«Liden vid kanin» («Белый зайка») — популярный в военные годы джазовый стандарт Эдварда Перссона.