Но когда он отпустил руку, ее голова медленно вернулась обратно, словно под воздействием невидимой пружины.
Эта девушка сидит у него на коленках, у этого толстяка, заговорил он. А теперь… да вы сами посмотрите!
Нет, сказала она, но вы говорите, говорите!
Они совершенно бесстыдно сидят прямо под лампой. Он берет ее руку и подносит к губам. Теперь склоняется и целует в ухо. Вы бы видели, как они там милуются под лампой. Вам же надо-то просто голову повернуть. Перестаньте так говорить, довольно резко сказала она. Вы же понимаете, что я его вижу. О, какие у него локоны! Видите, как блестят в свете лампы! Совсем как раньше, когда по утрам он приезжал на пролетке и забирал меня из маленького пансиона на улице Ламартин. Светило солнце, а у хозяйки в подъезде висела клетка с канарейками — ах, как они пели, когда сквозь двери проникали солнечные лучи! Он сидел рядом с кучером, лошади остановились у входа, он ловко спрыгнул на дорогу, вытащил из петлицы розу и кинул мне — я стояла на балконе.
Сейчас или никогда, подумал он, вот сейчас я загоню ее в угол. Вот теперь пусть и она почувствует на себе этот ужас. И я больше не буду одинок.
Да, сказал он, вполне возможно, что так оно все и было. Это очень красиво. То ли из какого-то кино, то ли из романа. Но теперь вы не живете на том острове, или где там это все происходило. Вы сидите в комнате в Стокгольме — и, кстати, в отвратительно обставленной комнате, — а он растолстел, полысел, и вам придется это признать, а еще он сидит в одной комнате с вами и обжимается с молодой потаскушкой.
Вот как, сказала она, и в ее голосе неожиданно зазвенел металл, разрезая лениво катившиеся звуки фортепьяно, знаю я таких. Я знаю таких, как вы. Вы — такой же лжец, как и все остальные. Неужто вы думаете, что я вас не знаю. Вы не лучше их, ничем не лучше. Я всех вас знаю. Вот взять, к примеру, девушку, которая, как вы утверждаете, обжимается с ним: она на самом деле помогает ему править деловые письма на французском, французский у него всегда был плоховат. А еще она и мне помогает, я сижу здесь целыми днями и вяжу, а когда заканчиваю изделие, говорю ей: фрёкен Брант, не будете ли вы так любезны отнести это в Rädda Barnen[4], это никакие не митенки для солдат, хоть я вам так и сказала, чтобы проверить, станете ли вы лгать мне, и вы солгали, потому что, если помните, митенка вам подошла по размеру. Скоро вы уйдете, поэтому я позволю себе обратить ваше внимание на коробку — ту, что стоит в коридоре рядом с полкой для обуви, — коробку, которую они пытались спрятать от меня, но я ее нашла, все равно нашла.
Господи боже мой, подумал он и вдруг совершенно успокоился, как же ее жаль. Она же тоже стоит на краю, совсем как я, только на другом краю. Ему показалось, что он понял весь трагизм ее положения, и его охватило безумное желание защитить ее от всех грубиянов мира, собравшихся в этой комнате. Ему даже захотелось, чтобы они напали на нее, стали обижать, обзывать, грозить ей палками или кулаками. Его руки вдруг вспомнили прикосновение к ее щеке и подбородку, он наклонился к ней и погладил.
Если хотите, сказала она, я вам спою песенку, которую он шептал мне на ухо, когда мы расставались по вечерам на углу, около прилавка с тюльпанами, — но тогда вы должны пообещать мне забыть о всех тех глупых выдумках, в которые вы пытались заставить меня поверить.
Не дожидаясь ответа, не меняя ни позы, ни выражения лица, она запела. Она пела, спрятав лицо в его руки, и он чувствовал, как пульсирует кровь в ее нежных висках:
Да, сказал он через некоторое время, фортепьяно остановило поток нот, и комната до краев наполнилась тишиной. Я не особо-то слова понял. Только про «лямур» под конец.
До него вдруг дошло, в чем его спасение: не в короткой интрижке с девушкой за фортепьяно, не в ожесточенной охоте с кнутом из слов за одинокой, не в попытке поделиться своей болью с кем-то еще.
Я должен сказать ей, подумал он, вспоминая руками ее лицо, должен сказать ей, что она мне нравится. Больше ничего делать не стану, ничего не стану, кроме этого, самого важного. Она должна узнать, что я не обманываю ее, как эти девушки, не предаю ее, как толстяк. Прежде чем уйти, надо сделать так, чтобы она поняла, что нравится мне.
Но нельзя же просто так взять и сказать ей об этом. Ведь тогда она с недоверием посмотрит на него, лжеца, и он не вынесет такого недоверия. Балагура вдруг осенило: он осторожно убрал руку от ее лица и пошарил на полке для газет под столиком. Там нашелся многостраничный модный журнал, на одном развороте красовались два платья, а между ними было много пустого места. Он взял карандаш и крупными буквами написал: Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ.
4
Rädda Barnen (
5
Французская народная песня XVIII века, одна из самых известных в мире колыбельных. «В свете лунном, / друг Пьеро, / слово написать мне / одолжи перо. / Ах, свеча погасла, / в доме нет огня. / Дверь скорей открой мне, / Бог храни тебя». Пер. Н. Пресс.