Вот с кем, думает единственный оставшийся в заложниках у страха, но еще не знающий об этом Гидеон, вот с кем нужно заключать союз слабому и одинокому — со всеми этими храбрым мужчинами, которые поддались страху, но привыкли к его неизбежности и научились держать под контролем, подружились с ним, что ли. Он ведь не знает, что больше всего на свете они боятся самого страха, поэтому дружат только с теми, кому удается убедить их, что страха не существует.
Гидеон идет по коридору вместе с ними, вокруг него сверкает перекрестный огонь улыбок, фейерверком грохочут слова, и он вдруг замечает, что Писарь куда-то пропал. Потом они стоят перед раковинами в помывочной и довольно кивают собственным отражениям, узнавая в зеркалах свои спокойные довольные лица. Они себя такими не видели несколько дней, поэтому воссоединение после разлуки особенно приятно. И вот в такой момент абсолютного счастья в посудную лавку неуклюже заходит слон. Мы должны стать товарищами, говорит Гидеон и продолжает, повышая голос, вместо того чтобы прикусить язык и замолчать, мы должны быть товарищами, раз нам всем на самом деле так страшно.
Жуть, какое эхо бывает в некоторых помещениях. Им кажется, что барабанные перепонки вот-вот лопнут, но, поняв, что выжили, они набрасываются на него как волки. Одни держат его, другие хлещут водой из шланга, как кнутом. На самом деле держать необязательно. Он все равно не может пошевелиться, происходящее с ним настолько жутко и невероятно, что он оцепенел от удивления. Отпустив его, они уходят, и он еще долго не может пошевелиться.
И еще долго, до самых первых лучей утреннего солнца, закрывающих окна красноватой пленкой, он не может понять, что произошло. А когда понимает, то вскрикивает. Крик получается короткий и резкий, как звук трубы, в которую не собирались трубить. Никто не просыпается, но звук пробивается сквозь сон и появляется в их сновидениях. Может, кому-то из них снится охота на фазанов, и вот подстреленный дробью фазан с пронзительным криком бросается в заросли. А кому-то снится, что он стоит под дождем на перроне и смотрит, как паровоз исчезает в дыму из трубы.
Откуда ему знать, что снится другим?
Неудавшийся побег
А Писарь в тот вечер сидел на кровати в гостиничном номере в районе Клара. Номер был шикарный: две мягкие кровати с позолоченными столбиками размером напоминали блестящие лысые затылки торговцев. На одном столбике болталась шляпа поэта. Сам поэт крутил в руках шнур портьеры, сидя у окна на стуле, представлявшем собой чудовищно бессовестную подделку под густавианский стиль. На второй кровати лежал модный литературный критик и боролся с собственными мыслями. Такой принцип обращения с мыслями можно было назвать его жизненным кредо.
Писарь поднимал бокал с пивом до тех пор, пока золотой шарик на конце флагштока, торчавшего из стены отеля напротив, не закачался в желтой жидкости как маленький плот. Заявляю, произнес он, вытирая пивную пену с губ, заявляю вам с полной уверенностью, что мой страх — самый большой на свете[8].
Он произнес эту фразу во второй раз, но никто, странное дело, ему не поверил. Литературный критик не поверил, поскольку в принципе с подозрением относился к людям, которые говорили слова, которые он с удовольствием сказал бы сам, а поэт — потому, что втайне придерживался того же мнения о своем страхе. Выпустив наконец из рук шнур портьеры, поэт качнул своим белым сияющим лбом в сторону комнаты. Будьте любезны обосновать, сказал он, думаю, что каждый считает, что живет подле самого жуткого болота на свете. А потом попросишь человека пойти да взглянуть на это болото непредвзято, и вдруг оказывается, что болото-то вовсе и не болото, а просто не самое подходящее место для теннисного корта или площадки для мини-гольфа.
Литературный критик слушал их беседу вполуха. Он уже сделал для себя вывод, что в любом случае использует произнесенную Писарем фразу в своем следующем эссе.
Разумеется, кивнул Писарь, мы все знаем, что болот хватит на всех — и на наших соотечественников, и на жителей других стран. Но все же мне представляется, что аналогия с теннисными кортами и площадками для гольфа, которую вы приводите, не совсем уместна. Спросите любого владельца болота или трясины, и он вам скажет, что он вообще в первый раз слышит о том, что у него на участке такое есть. Может, конечно, покраснеет, а может, и нет — неважно. Однако думаю, вы со мной согласитесь, что времена, в которые мы живем, способствуют редкой склонности к страху. В каком-то смысле удивительно, что это происходит именно в наше время, когда даже у самых бедных есть радио, и если нет особого желания, то можно не оставаться наедине с тишиной даже по ночам. И все равно, как бы люди этого ни отрицали, стоит за окном стемнеть, как они направляются к своему любимому болоту.
8
«Мой страх — самый большой на свете» — перифраз общеизвестной в Швеции фразы А. Стриндберга из письма 1876 года к Сири фон Эссен: «Возможно, у меня не самый острый ум, но огонь, мой огонь — самый большой в Швеции, и если вы пожелаете, то я подожгу это жалкое гнездо!»