Он наклонился над столом и вперил в профессора Вильчура свои покрасневшие глаза.
— Я прав? Ты согласен со мной?
— Да, — кивнул головой профессор.
— Разумеется! — гневно крикнул Обединский. — Разумеется! Такой человек, как я, страждущий покоя, не может не столкнуться с человеческой глупостью! Потому что дно каждой трагедии это глупость!.. Так в чем дело? Лопнувший шарик или платформа?.. Обанкротился, выбросили из какого-нибудь министерского кресла или разочарование? Что?.. Женщина?.. Изменила тебе?..
Профессор опустил голову и едва слышно ответил:
— Бросила…
Глаза Обединского сверкнули яростью:
— Ну и что! — заорал он. — Что из этого?!
— Что из этого? — профессор схватил его за руку. — Это значит… Это все… Все!..
В его голосе, должно быть, было что-то такое, что заставило Обединского сразу успокоиться; он сник и замолчал. Только спустя несколько минут он начал говорить каким-то жалобным тоном:
— Подлая жизнь, и мне постоянно не везет. Ненавижу сентиментальность, но судьба вечно подбрасывает мне жертвы сентиментальности. Черт бы побрал… Не сомневаюсь, что это специально. Одного дубина не свалит с ног, а другой поскользнется на вишневой косточке и расшибет себе лоб. Нет тут никакой мерки, никакого критерия. Пей, брат. Водка — хорошая вещь, черт подери!..
Он снова наполнил стаканы.
— Пей, — предложил Обединский. вкладывая стакан в руку профессора. — Эй, Дрожжик, дай следующую!
Хозяин сполз со своего логовища в алькове и принес бутылку. После чего погасил свет, так как в нем уже не было нужды: через грязное окно заглядывало пасмурное дождливое утро. Компания, что сидела в углу пивной, бросив своего компаньона, высыпала на улицу.
Обединский, опершись локтями о стол, в пьяной задумчивости говорил:
— Вот так с женщинами… Одна присосется к тебе и все соки вытянет, другая обдерет как липку, третья обманывает на каждом шагу или будет такая, которая втянет в повседневное болото… Стирка, уборка, пеленки и всякое такое… И это жизнь! Но это не так, все зависит от мужчины, какой он! Одному — как с гуся вода, другой, как подстреленный кот закрутится, запищит и сдыхает, а такой, как ты, амиго?.. Твердо должен стоять Как могучее дерево! Если бы с тебя содрали кору, выросла бы новая, если бы тебе обрезали ветки, выросли бы новые… Но вот вырвали тебя из земли с корнями… Бросили в пустыне…
Вильчур наклонился к нему и пробормотал:
— С корнями… это правда…
— Вот видишь, никакая сила не поможет, если не на что опереться. Земля размякла, расплылась, перестала существовать. Еще Архимед сказал… Что это он там говорил… Хотя, черт с ним!.. О чем это я говорил? Что корни! Самые сильные корни не помогут, если не за что держаться. О, дьявол… такая жизнь…
У него все больше заплетался язык. Наконец он покачнулся, откинулся к стене и заснул.
Вильчур, теряя сознание, повторял:
— Как дерево, вырванное с корнями… Как дерево. вырванное с корнями…
Он не спал, вероятно, давно и поэтому, разбуженный бесцеремонными толчками, с трудом открыл глаза и зашатался. Алкоголь продолжал действовать. На столе снова стояла водка, а кроме ночного компаньона, сидело еще трое незнакомых. Профессор Вильчур с трудом сообразил, где он находится, и тотчас же неожиданной острой болью отозвалось воспоминание о Беате. Он вскочил и, переворачивая на своем пути стулья, направился к двери.
— Эй, уважаемый! — крикнул вслед хозяин.
— Что?
— А платить кто будет?.. Счет на сорок шесть злотых.
Вильчур машинально достал из кармана портмоне и подал ему банкнот.
— О-го-го! Вот это деньги, — тихо прошипел один из собутыльников.
— Заткнись! — прорычал другой.
— Дрожжик! Зачем чистишь клиента? Верни сдачу! Посмотри на него!
Хозяин с ненавистью посмотрел на него, отсчитал деньги и подал их Вильчуру.
— А ты, быдло, смотри за собой.
Вильчур не обратил на эту сцену ни малейшего внимания и вышел на улицу. Падал густой мокрый снег, но проезжая часть и тротуары оставались черными, так как он сразу же таял. Серединой улицы тащились телеги, груженные углем.