Итак, во-первых, что такое мышление и что такое понимание? Мышление как абстрактная деятельность есть всегда процесс различения и отождествления, а тем самым и процесс объединения и разъединения, а тем самым и процесс обобщения и ограничения, а тем самым и процесс систематизации; кроме того, мышление есть нахождение противоречий и их разрешение, нахождение оснований и выведение из них следствий, а потому и вообще раздельный и обоснованный переход от неизвестного к известному, от незнания к знанию. Отсюда делается ясным, что мыслить предмет – значит представлять его существо при помощи четких и раздельных и, самое главное, обоснованных категорий.
Совсем другой процесс – понимание. Понимание уже предполагает, что есть тот или иной предмет, что этот предмет имеет то или иное существо и что это существо так или иначе обоснованно мыслится. Понимание не контролирует этого предмета в мысли только впервые, но уже пользуется той или иной мыслительной картиной этого предмета. И понимание выбирает из данного предмета те или другие его элементы, выдвигает их как основные и центральные, отодвигая в то же самое время другие его элементы на задний план, подчиняя их первым и рассматривая их в свете первых. Это и значит, что язык есть конкретизация и практическое осуществление мышления.
Так, например, логическое понятие человека сводится к мысли об одушевленном и разумном существе. Понимание же этого человека может быть разным. Римляне, назвав человека homo, выдвинули в нем момент земли, земной персти, потому что homo имеет тот же корень, что и humus «земля». Немцы, наоборот, увидели в человеке нечто интеллектуальное, поскольку назвали его Mensch, т.е. словом того же корня, что и латинское mens «ум». Логическое понятие человека – одно, а пониманий его может быть бесконечное число.
Докажем теперь, что конкретные грамматические категории суть категории понимания, а не мышления.
Обычно думают, что имя существительное есть выражение субстанции вещей, имя прилагательное – качества вещей, имя числительное – их количества, глагол – их действия, предлог – их отношения и т.д. Однако субстанция, качество, количество и т.д. есть только логические категории, и простое словесное обозначение этих логических категорий отнюдь еще не делает их грамматическими категориями. Такое сведение грамматических категорий на логические есть логизация грамматики, превращение языка из орудия общения в абстрактное глухонемое мышление и подпадение под ту или другую ложную теорию из трех указанных у нас выше.
На самом же деле существительное вовсе не есть обозначение субстанциальности, но оно есть понимание (и, следовательно, выражение) чего бы то ни было как субстанции; и глагол не есть обозначение действия как такового, но он есть понимание (и, следовательно, выражение) чего бы то ни было как действия.
Когда мы употребляем существительные человек, собака, дерево, то в качестве субстанции мы выражаем здесь то, что и по существу своему является субстанцией, по своему логическому смыслу является субстанцией. Но когда мы говорим хождение, делание, гуляние, обучение, то здесь в виде субстанции мы понимаем отнюдь не то, что и по существу своему является субстанцией, но то, что по существу своему является действием. Когда мы говорим вожатый, участковый, фланговой, слепой, глухой, то в качестве субстанции мы выставляем здесь тоже не субстанции вещей, но их качества. Единица, двойка, тройка, десяток, дюжина, сотня тоже отнюдь не есть просто обозначение количества, но это есть понимание количества как субстанции. И вообще субстантивироваться может любая категория, кроме субстанции; и все это указывает на то, что существительное вовсе не есть обозначение субстанции, а понимание чего бы то ни было как субстанции.
Точно так же любую логическую категорию можно понять в свете категории качества, для чего и употребляется грамматическая категория прилагательного. Прилагательное тоже вовсе не есть только обозначение качества, что сводило бы каждое прилагательное на отвлеченно-логическое понятие качества, но есть понимание какого угодно предмета как качества, так что и в нем, как и во всех грамматических категориях, по крайней мере два разных семантических слоя; предметный, охваченный логически, с одной стороны, и понимаемый, т.е. так или иначе понимаемый, интерпретируемый, с другой стороны. Если красный, большой, здоровый есть обозначение как качества того, что и по существу своему является качеством, то отцовский, ремесленный, трудовой являются обозначением в виде качества того, что отнюдь не есть качество, а есть субстанция. Первый, второй, третий есть понимание как качества того, что по существу своему есть количество; а глаголы отцовствовать, ученичествовать, плотничать, столярничать, немотствовать, слепотствовать есть выражение в виде действия вовсе не действия, а субстанции или качества. Ахать, охать есть понимание в виде действия тоже вовсе не действия, но междометия. Таким образом, все эти бесчисленные факты субстантивации, адъективации, вербализации, адвербализации, препозиционизации и т.д. ясно свидетельствуют о том, что грамматические категории частей речи отнюдь не являются отражением и выражением логических категорий, но, будучи предназначенными для целей общения, они указывают определенную точку зрения на предмет, хотят выставить предмет в определенном свете для его специального понимания и потому содержат в себе, по крайней мере, два семантических слоя. Один – предметно-логический и другой – так или иначе понимаемый – интерпретативный, назначенный для сообщения данного предмета другому сознанию. То же самое необходимо сказать, например, и о формах глагола. Настоящее время глагола тоже ни в каком случае не есть только простое и непосредственное обозначение настоящего времени. Делаю, читаю, сплю – это, конечно, есть настоящее время и в предметном смысле, и в смысле понимания предмета. Но весьма распространенный во всех языках praesens historicum есть понимание в виде настоящего времени такого действия, которое в предметном смысле является не настоящим, а прошедшим. В предложении Завтра я обязательно еду в Москву настоящее время глагола тоже отнюдь не обозначает настоящего времени как такового, но есть интерпретация как настоящего времени такого времени, которое в предметном смысле есть будущее. Я просидел, я проспал, я прогулял суть предложения со сказуемыми в аористе, понимая под аористом прошедшее время в виде одной точки, одного момента, одного мгновения. Но, конечно, аорист в этом смысле и в греческом, и в русском языке отнюдь не есть просто обозначение одной мгновенной точки в прошлом, а опять-таки есть понимание чего бы то ни было в виде одной мгновенной точки в прошлом. Я мог просидеть за работой, например, три часа, но эту длительность в «три часа» я хочу понять как одно мгновение в прошлом и тогда я должен употребить аорист. Можно сказать Август процарствовал 44 года; и в предметном смысле действие здесь длится 44 года, а в смысле понимания этой большой длительности и, следовательно, грамматически, здесь перед нами только один момент. Конечно, никто не мешает аористу быть пониманием и такого момента в прошлом, который не только в смысле нашей интерпретации, но и предметно, объективно, исторически был тоже не чем иным, как именно только одним моментом прошлого. Но это значит только то, что даже и в данном конкретном случае грамматическая категория указывает не на сам предмет, а на ту или иную его интерпретацию.