Двухвинтовой скоростной катер Лоуренса Джилбека резко вздрагивал всякий раз, как Святой направлял его в набегающую волну. На мгновение катер как бы зависал на гребне волны с работающими вхолостую винтами, затем соскальзывал вниз, словно сани с ледяной горы. Когда он угомонился на уровне сорока узлов, за его бортами оставались шестифутовые шлейфы брызг. На кормовом подзоре значилось название «Метеор», и Саймон вынужден был согласиться, что катер вполне его достоин.
У другого борта, за Патрицией, сгорбившись у ветрового стекла, сидел и высказывал свои соображения Питер Квентин:
– Любому инвалиду, прибывшему на зимовку в южные края, узнать, что вы здесь, – бальзам на раны.
Он говорил тоном отрешенной покорности, словно мученик, так давно решившийся храбро расстаться с жизнью, что все эти скучные подробности его собственной казни уже утратили всякое значение. Он поиграл бицепсами профессионального боксера, сморщил игриво-задиристое лицо, пытаясь вглядеться в надвигающуюся тьму.
Саймон легким щелчком послал в подветренную сторону окурок и наблюдал, как огненные искры рассыпались за кормой в стремительном вихре.
– В конце концов, – сказал он, – Джилбеки хотели, чтобы мы почувствовали себя как дома. Уверен, они ничего не имели бы против использования нами этой посудины для короткой прогулки. Она так и стояла бы под навесом ржавея.
– Зато их виски не заржавело бы, – заметил Питер, умело открывая бутылку, зажатую у него между ног. – Я всегда знал, что с возрастом оно остановится только лучше.
– Только до определенного предела, – авторитетно уточнил Святой. – Потом оно теряет свои качества. Трагедия, предупредить которую – долг каждого здравомыслящего гражданина. Давай бутылку сюда. Нам с Пат не мешает согреться после холодного душа.
Он внимательно изучил этикетку, отхлебнул немного для пробы и передал бутылку Патриции.
– Лучшая марка мистера Питера Доусона, – констатировал он громким голосом, стараясь перекрыть рев мотора. – Возврати бутылку прежде, чем Хоппи, обнаружит ее, и мы предадим морю еще одного мертвеца.
Едва эти слова отнесло ветром к мистеру Униатцу, в его мозгу – в какой-то маленькой клеточке протопатической[4] ткани – возник слабый проблеск понимания. Со своего места на корме Хоппи крикнул, подавшись вперед:
– Босс, все будет исполнено, как только скажете. Он у меня наготове.
Благодаря многолетнему знакомству с этим палеолитическим механизмом, доставшимся мистеру Униатцу от родителей вместо присущей homo sapiens способности думать и делать выводы, Саймон Темплер приобрел стойкую терпимость к рассуждениям на отвлеченные темы и к весьма странному способу выражать свои мысли, столь характерным для Хоппи. Он крепче ухватился за штурвал и спросил:
– Это кто у тебя наготове?
– Мертвец, – ответил Хоппи, проявляя не менее великодушное терпение и сдержанность в разъяснении такого простого и честного заявления, которое он сделал. – Покойничек. Как только вы скажете, я выкину его.
«Метеор» тем временем продолжал свой путь, рассекая серебристые волны.
– Я имел в виду бутылку «Питера Доусона». Если она попадет тебе в руки, то через две минуты определенно сделается мертвецом, – любезно объяснил Саймон.
– О, – произнес мистер Униатц, усаживаясь на место. – Я думал, вы говорите об этом покойнике. Он у меня вот тут, в ногах, никакого с ним беспокойства. Так что скажите...
Патриция вернула бутылку Саймону.
– Я заметила, что Хоппи бросил какой-то мешок в лодку, – сказала она с легкой дрожью в голосе. – Я тогда подумала: а что, если в нем... Тебе не приходило в голову, что любая лодка из береговой охраны в пределах сотни миль может заинтересоваться нами? И если у полицейских возникнет интерес к тому, что служит подпоркой ногам Хоппи, нам туго придется.
Саймон молчал. Патриция была права, более того, ее опасения сбылись. Неподалеку уже мелькало множество огоньков, скользивших вверх и вниз по волнам, а длинные лучи поисковых огней ощупывали тьму. У Святого пока не было четкого плана действий, – впрочем, он редко планировал ход затеваемых им авантюр. Инстинкт, импульс, решительность действий, умение быстро перестроиться на ходу неизменно обеспечивали ему успех в любом предприятии.
– Я взял труп с собой, потому что в доме оставлять его было опасно, – сообщил Саймон. – Там его могла обнаружить прислуга. Целесообразно выбросить его здесь за борт или нет – я пока не решил.
– А как же спасательный пояс? – спросила Патриция.
– Я срезал надпись и сжег ее. Теперь никто не узнает, с какого он корабля. На одежде у него тоже не было никаких опознавательных знаков.
– Вот что я хотел бы знать, – сказал Питер. – Как в наше время мог оказаться за бортом субмарины один-единственный матрос?
– А откуда ты знаешь, что он был один? – заметила Патриция.
Саймон зажал губами новую сигарету и, ловко прикрывая ладонью пламя спички, раскурил ее.
– Вы оба заблуждаетесь, – сказал он. – Отчего это вы решили, что он с подводной лодки?
– Ну...
– Субмарина не затонула, не так ли? – продолжал Святой. – Наоборот, это из-за нее потонуло судно. Так почему она должна была терять кого-либо из своего экипажа? Кроме того, на матросе была не британская военно-морская форма, а обычная одежда моряка. Возможно, он с затонувшего корабля. Или откуда-нибудь еще. Единственным указателем принадлежности мог бы служить пояс. Однако рука матроса запуталась в веревках весьма своеобразно. Их с трудом удалось снять – но ведь, наверное, так же трудно было и накрутить их ему на руку. Если бы матрос ухватился за пояс, оказавшись за бортом, он не был бы привязан к нему. И, между прочим, как он вообще умудрился утонуть? С момента взрыва торпеды до того, как я увидел его лежащим у моих ног, причем уже без видимых признаков жизни, прошло времени всего ничего, я и глазом не успел моргнуть.
Питер взял из рук Патриции бутылку и отхлебнул большой глоток.
– И именно потому, что Юстина Джилбек написала Пат таинственное письмо, – не слишком уверенно произнес он, – вы решили где-нибудь поискать себе приключений.
– Я вовсе этого не говорил. Я сказал лишь, что нелепо было с нашей стороны откликнуться на это дурацкое приглашение, явиться в Майами и обнаружить, что девушки, его приславшей, здесь нет...
– Возможно, она прослышала от кого-то о тебе, – предположил Питер. – Старомодных девушек осталось совсем немного, и вряд ли тебе удастся встретиться хоть с одной из них.
– А я хочу спросить тебя о другом, – сказал Святой. – С каких это пор британский военно-морской флот перенял у нацистов восхитительную забаву топить нейтральные суда без предупреждения?.. А теперь попробуй представить другую версию.
Он взял бутылку и, отхлебнув из нее, ощутил, как напиток горячит его кровь. Затем, не оборачиваясь, он протянул бутылку назад и почувствовал, как лапа мистера Униатца с готовностью ухватилась за нее. Возможно, причина этого внутреннего жара таилась не в виски, а в чем-то более эфемерном, это ощущение было ему хорошо знакомо. Это было предчувствие чего-то, чего именно – он пока не знал. Ему слышались звуки далеких фантастических труб, зовущих в поход, на поиски приключений. Он знал, что это предчувствие никогда не обманывает его, хотя на какое-то время может вызвать легкое замешательство и ощущение непостижимости происходящего. Он и раньше испытывал подобные чувства, они фактически никогда не покидали его...
– Вы должны признать непреложный факт существования некой связи, – сказала Патриция.
– Я признаю непреложными лишь законы относительности и всемирного тяготения, – сказал он. – Приехав сюда, мы оказались в абсурдной ситуации. Через двенадцать часов и практически в том же самом месте мы попадаем в новую, не менее абсурдную ситуацию. Бьюсь об заклад, они могут поздравить друг друга с успехом.
– Ты хочешь сказать, что выброшенный на берег парнишка с поясом – это часть какого-то таинственного заговора, в котором замешан и Джилбек? – спросил Питер Квентин.
4
Протопатическая чувствительность – примитивный вид кожной чувствительности, воспринимающей лишь сильные механические или температурные раздражения.