— Нет, никто ему не угрожал. Но он казался очень озабоченным.
— Вы тоже, очевидно.
Отец Маньяни пронзил офицера полиции взглядом.
— Да, действительно, я озабочен. И есть чем, вы так не думаете? В «Мюзеуме» творятся крайне прискорбные вещи, может быть, вы заметили это… А если я скажу вам, что предчувствовал несчастье?
— Я не слишком верю в предчувствия, — пробормотал лейтенант Коммерсон смущенно.
— Прекрасно, и я вам скажу, что я тем более не верю. Я ученый. И все же я все больше и больше убеждаюсь, что здесь распоясались какие-то темные силы. Темные силы, которые превосходят нас, вас и меня. И вы не сможете противостоять им, несмотря на свой полицейский значок. Потому что эти силы намного умнее нас. И они не отступят ни перед чем, чтобы уничтожить любого вставшего на их пути.
Лейтенант Коммерсон никогда не позволял ни одному свидетелю ошеломить себя. Однако под пронизывающим взглядом отца Маньяни он не смог произнести ни единого слова.
Фотографы теснились у дверцы кареты «скорой помощи». Не обращая внимания на толчею, бедная Югетта с блуждающим взглядом, молитвенно сложив руки, пела псалмы. Не оставалось никакого сомнения, что события этого утра непоправимо скажутся на ее психическом здоровье.
ГЛАВА 24
Наливая кофе в чашки, профессор Флорю дрожал как осиновый лист. Еще не отойдя от шока, он пригласил Питера Осмонда выпить по чашечке крепкого эспрессо. Прислушавшись, он убедился, что никто не ходит мимо его лаборатории, и с видом конспиратора достал из шкафа, забитого бумагами, бутылку коньяку.
— Вот что нам поможет, — сказал он, наливая немного алкоголя в чашку американца.
Они молча выпили.
— До сих пор не могу поверить, — сказал Осмонд несколько минут спустя. — Мишель был замечательный человек. Кто мог иметь на него зуб? У него не было врагов. Он был воплощенной любезностью.
— Да, я помню, мы совершали с ним прекрасные прогулки. Я прекрасно помню и вас, Питер, когда вы читали в «Мюзеуме» лекции. Мишель вами восхищался.
— Он был моим учителем. Это он научил меня всему. Я лишь повторял то, что получил от него.
— Мишель был настоящий естествоиспытатель… Почтенный человек, как говорили в девятнадцатом веке. Жаль, что он в последние годы не противостоял некоторым дискуссиям… несколько фольклорным…
— Что вы имеете в виду?
Профессор Флорю досадливо поморщился. Не слишком ли много он сказал? Потом безнадежно махнул рукой;
— Может, это из-за возраста… Он благожелательно относился к некоторым довольно спорным теориям…
— Это я понял вчера, во время панихиды по Хо Ван Кеану.
— Его тоже не миновал этот возврат к мистическому пылу… Я не понимаю этого, и, хотя дожил до семидесяти четырех лет и знаю, что долго не протяну, я не стану верить в Бога из-за такой малости!
— Мишеля осуждали за подобные суждения?
— О нет! Коллектив «Мюзеума» весьма терпим.
— Однако я слышал этого типа… Эрика Годовски…
Профессор Флорю широко раскрыл глаза;
— Годовски! Это настоящий анархист! Возможно, он сведущ в науке, но что касается человека — здесь он доверия не внушает! — В глазах профессора Флорю сверкнул хитрый огонек, он склонился к Питеру Осмонду. — Если хотите, я дам вам совет; избегайте его! — проговорил старик, сделав недвусмысленный жест своей деформированной артритом рукой: — Метлой его!
Они выпили еще по чашечке кофе с коньяком.
Возвращаясь к себе, Питер Осмонд заметил в коридоре Иоганна Кирхера: стоя на коленях на полу, он просматривал кипу старых журналов. Потом сложил их в папку, которую отодвинул в сторону, поднялся, изящным жестом стряхнул пыль с брюк и открыл шкаф. Странный человек, подумал Осмонд. Только что четырьмя этажами ниже совершено убийство, а он уже занимается своими делами, словно ничего не случилось…
А ему, Питеру Осмонду, остается признать, что его миссия завершена. Больше нет никакого конкретного дела, на которое он мог бы направить свою неистощимую энергию. Эта перспектива приводила его чуть ли не в ярость. Но чтобы со всем покончить, он должен действовать по порядку. Сделать все дела, одно за другим. Он собирался провести свое расследование событий, с научной точки зрения.
Территория «Мюзеума» не ограничивалась внушительными зданиями, фасады которых смотрели на Ботанический сад и зверинец. Некоторые кабинеты и лаборатории находились за улицей Бюффон, рассеянные в переплетении улочек и тупиков вплоть до района полной застройки.
Именно в этом отдаленном уголке находилась лаборатория Эрика Годовски, в увенчанном куполом строении из черного камня, достойном фильма ужасов; дверь с облупившейся краской обрамляли две греческие колонны; на ригеле[48] — бюст какого-то забытого ученого. Увитый плющом фасад делал здание еще более угрожающим, зловещим. Внутри все было обветшалым, мрачным и полуразвалившимся. Осмонд постучал в дверь кабинета. Сухой и властный голос предложил ему войти.