Знающие жизнь люди недаром говорят, что пятьдесят лет — это молодость старости… Он стал красить усы, купил корсет со шнуровкой, несколько раз примерял парики во французской лавке, но это было уж совсем нелепо, пришлось отказаться…
Поводом к этому козлодейству было то, что у Анечки, так звали тоненькую круглолицую слушательницу театральных курсов, показавшуюся Крылову земным воплощением красоты, доброты, ума и грации, оказался поклонник — неприятный малый, драмодел-скетчист, молодой, здоровенный негодяй! Будь у Василия Михайловича капитал или прочное обеспеченное положение в жизни, он бы еще потягался с этим вертопрахом, еще посмотрели бы, кто кого!.. Но нынешнее состояние его было шатким и неустойчивым, а будущее… Ну, какое будущее, если жизнь просвистел, а капиталов не накопил? Ясное дело…
Битва жизни привлекательной выглядит для тех, кому самому не приходится в ней сражаться. Ну что старый вояка может предложить девушке, юной, нежной, мечтательной, полной пылких надежд? Разве шрамы свои!.. Положение же некоего добренького старичка-«папашки», платонически воркующего над чужим счастьем, казалось дерзкому и чрезвычайно самолюбивому Василию Михайловичу столь унизительным, что лучше утопиться в Неве, благо лед еще тонок!
Чтобы исцелиться, Василий Михайлович заглянул было в веселые заведения — не помогло, стало только противнее и тоскливее. Будь деньги, уехал бы куда-нибудь подальше. В Америку, что ли… Эх, лет бы десять назад да на Аляску, на Дикон или как его там?.. Да вернуться бы с миллионами!..
«Ну до чего же мы, русские, непредприимчивы!..» — написал он свою излюбленную фразу, сочиняя речь, и с недоумением обнаружил, что буквы сливаются. Что за черт! Отодвинул листок, прочитал. Схватил газету, поднес к глазам: да, рябит, сливается. Неужели пора очки примерять? Ай-ай-ай, так себе, зря прохлопал жизнь! Пошла под уклон… С досады бросил перо, поскрипел зубами, в ботинках и пиджаке лег на постель, заложив руки под голову.
«А! Какого черта писать, сочинять, мучиться! Если будет вдохновение, так оно и так скажется, само собой! Оно лучше, когда по вдохновению! А сейчас надо поспать часик-другой… Как Наполеон у Толстого сказал: главное — это выспаться перед сражением![22]» — смежив глаза, подумал Крылов и, как всегда с ним бывало в момент огорчения, сразу же заснул.
Бам-м, бам-м, бам-м… — разбудили его часы.
Василий Михайлович потянулся затекшим телом. За окнами было темно.
«Надо переодеваться к банкету…» — подумал он, все еще лежа.
Бам-м, бам-м!..
«Ого, как я крепко… Надо поспешить, как бы не опоздать!»
Бам-м, бам-м, бам-м…
«Черт возьми! Как это я?»
Бам-м-м…
Василий Михайлович лихорадочно выбрасывал из шкафа манишки, галстуки, другой рукой лихорадочно рвал пуговицы, расстегивая штаны. Отчаяние его было беспредельно. Банкет был назначен на девять часов.
Как оно всегда бывает к концу банкетов, большинство захмелело, сидящие за столами шумно и беспорядочно разговаривали, а сами столы утратили чинность и стройность оттого, что часть людей стояла, стулья сдвинулись, образовались группы, между которыми торопливо двигались лакеи, убирая прежние тарелки и ставя другие, для десерта. Крылов ожидал упреков и порицания, но Дранков издали радостно подмигнул ему, поманил:
— Отвалил — не поверишь!
— Ну да? Сколько же? — шепотом же спросил Крылов.
Дранков взял у лакея с подноса сигару, откусил кончик, выплюнул. Лакей почтительно щелкнул зажигалкой, поднеся огонек. Раскурил, затянулся, и на ухо, выпуская дым:
— Сто тысяч! Строй фабрику, говорит! Поддержим! — откинулся, победоносно сияя красной, лоснящейся рожей.
— Поздравляю!..
— Тише ты!.. Никак, ну никак не ожидал! Чек в кармане лежит. Но потом, потом…
Крылов скосил глаза на Путилова. Директор Международного и Русско-Азиатского банков был невзрачен, простоват с виду. В другой одежде сошел бы за мелкого купчика-гостинодворца, а то и за конторщика. Зауряднейшее русское, с легким налетом татарщины, невыразительное лицо. Только в глазах заметны были разум и немалая сила, а впрочем, могло быть, что это отсвечивали его миллионы.
Родичев выглядел поярче: острая бородка, острый взгляд из-за пенсне со шнурочком, острая, насмешливая улыбочка. Но тоже мог сойти за ехидного присяжного поверенного средней уездной руки или за насмешливого инспектора гимназии в губернском городе… Оба вышли из-за стола и курили, стоя у широкого окна, разговаривая. Любопытный Крылов, обойдя стол, поискал место сесть, чтобы, не привлекая внимания к себе, слышать, о чем у них речь.