— Поразительно! — удивленно протянул Яша, качая головой и сомневаясь: не разыгрывает ли его собеседник? — А здесь, на пароходе, вы… — Яша замялся.
Дмитрий Давидович насмешливо взглянул на него, как бы слегка сочувствуя Яшиной детской наивности.
— Работаю ли я на пароходе? Но. Нон! Жамэ! Жамэ![25] И невыгодно, и опасно… Ну, случись, например, сорвать куш, куда с ним денешься на море? Кому повем печаль мою?.. Как сказал незабвенный Чехов… Ручные кандалы, и в первом же порту — адью, голубое небо! Нет, мой друг, здесь я только пассажир, обыватель. Так сказать, фрайер, если вы понимаете значение этого слова. Следую не без надежды на будущее, но пока — увы! Работы нет… Убиваю время…
Облокотись на борт, они оба некоторое время молча смотрели на зеленую гладь воды.
— Если угодно, — заговорил снова вор тоном мягким и дружеским, — могу показать вам два-три несложных приема, которые при условии некоторой, разумеется, тренировки мышц и быстроты реакции дадут вам скромный, но постоянный и легкий заработок… Совершенно безвозмездно, из чувства душевной, внезапно, я бы сказал, возникшей симпатии…
— Нет, спасибо, — вежливо отклонил Яша это нежданное и странное предложение.
— Хвалю, — с мягкой иронией сказал Дмитрий Давидович. — Хвалю, ежели в основе вашего отказа лежит, так сказать, твердое нравственное убеждение, но ежели за этим всего лишь жалкий, естественный, впрочем, в вашем возрасте, страх перед тюрьмой, то уверяю вас всем своим опытом…
— Нет, нет, — уже с насмешкой отказался Яша. — Извините, Дмитрий Давыдович, но у каждого своя дорога. Не так ли? Одному суждено грабить, другому быть ограбленным.
— Мудро! — согласился вор. — Вы, может быть, обиделись на меня, что я не приглашаю вас к себе в компаньоны… Но это было бы в высшей степени легкомысленно; хорошо подумавши, вы сами это поймете. Восхождения к вершинам, мой юный друг, начинают от подножия. Путь туда долог, длинен, опасен. Он требует упорной, каждодневной тренировки, постижения тайн профессии, изобретения новых средств и способов… Словом, травай[26], травай и еще раз травай!
23
«1908 года месяца апреля 17-го дня рожден, а 22-го крещен Всеволод. Мать его: девица дворянка Софья Арсеньевна Туголукова. Восприемники его: называющий себя свободным художником Маркиан Александрович Мандров и магистр наук, пребывающая в разводе, жена действительного статского советника Ирина Александровна Гофф.
Друзья-писатели говорили меж собой, что Карагацци сильно сдал за последний год: не ездил в «Стрельню», не изображал в пьяном виде персидского шаха, не катал на шее хористок, визжа и взбрыкивая, даже о приносимых стихах мнение выражал не безапелляционно и сразу же, но подумавши хорошенько и в осторожных словах.
— На чем-то он сильно обжегся! — подозревали одни.
Другие, лучше его знающие, разводили руками:
— Помилуйте! Просто увлекся бабенкой человек. Там такая одалисочка в тереме спрятана…
— Ну, подумаешь! — возражали те. — Эка невидаль! Для него это самое обыкновенное занятие!
Но это со стороны, с которой хоть и виднее, да не все так видится, как надо. Карагацци чувствовал, что надвигается конец света, и страшно хотелось ему сунуть голову под чье-то крыло. Разумнее всего было во всем признаться Сонечке, вынести попреки и слезы, вымолить прощение и зажить этаким шахом персидским на московский манер. Что тут такого? Мы живем в двадцатом столетии! Брак втроем, например, во Франции — вещь не только допустимая, но и вполне респектабельная!
— У нас уже вчетвером будет, — усмехалась Ирина. — Ты что же? Себя не считаешь? А твоя законная?
— Ах, она не в счет, с ней я разберусь!..
— Ну она-то как раз меньше всего меня заботит… А вот Соньку я прошу не тревожить! — настаивала Ирина. — Ничего ужасного в этом нет, конечно, но она будет страдать, мучиться, испортит себе молоко, заболеет ребенок… Нет уж, пусть лучше она подольше пребывает в неведении. Неведение, в общем, то же, что счастье!