В том, что у Элины придётся 'бросаться на баррикады', сомневаться не приходилось.
- Есть, где чаю сейчас выпить? - спросил он у водителя резко. - Лучше, если по пути.
- Под чаем вы подразумеваете чай? - хохотнул Колян.
Его даже передёрнуло:
- Конечно, чай. Предлагаешь нализаться перед работой? Так у вас делают?
Крайнов и сам понимал, что зря спустил на парнишку собак, но накопившееся раздражение требовало выхода. На Нину он никогда не кричал. Работала она хорошо, была ответственной, не елнилась. Кроме того, он давно заметил, что от любого замечания она вся сжималась, лицо у неё делалось несчастным, как у обиженного ребёнка. Весь гнев Крайнова сразу улетучивался, и он искал способ подбодрить её. Нина была из тех, кто сам себя наказывает больше, чем окружающие.
- Есть шаверма 'Дарья' недалеко от Драмтеатра, - с обидой в голосе сухо отрапортовал Колян. - 'У нас' ничем не хуже, чем 'у вас' в столицах.
- Поехали, - кивнул Крайнов. - Нам всем нужно выпить горячего. Вон, Нина 'зубами танец с саблями стучит'. Откуда это, Нина?
- 'Я вышел ростом и лицом, спасибо матери с отцом', - процитировала в ответ Нина. - Владимир Семёнович Высоцкий. 'Дорожная история'.
Это была их давняя игра. В свободные от работы минуты они загадывали друг другу цитаты из книг и фильмов.
Крайнов обратился к Коляну, думая смягчить недавнюю резкость:
- 'Назад пятьсот, пятьсот вперёд...' Знаешь?
- Не-е. А что это?
- Эх ты, это Высоцкий... Не слышал?
- Слышал, - радостно закивал Колян. - Про акробатиков. И ещё про друга. У деда магнитофон был, с бобинами такой.
- Молодец, - он похлопал Коляна по плечу.
Крайнов физически ощущал, как отступает тихое бешенство, от которого его трясло последние полчаса. 'Волга' затормозила возле типичной советской стекляшки с неоновой вывеской 'Дарья' над входом. В зале было полутемно, играла музыка, к аппетитному запаху жареного мяса примешивался резкий хлорный дух.
- Садись, - приказал Нине Крайнов, - что тебе взять?
- Чай, - жалобно попросила Нина, стягивая с головы берет. - Большую кружку горячего чая. Пожалуйста.
Она выглядела плачевно: мокрое пальто, на покрасневшем кончике носа - капля, волосы в беспорядке. Крайнову вдруг невыносимо захотелось пригладить их. Должно быть, они мягкие на ощупь. Тушь у неё размазалась, и он еле удержался от того, чтобы провести подушечкой пальца по её щеке. Он тряхнул головой, чтобы прогнать это наваждение, и поморщившись, спросил нарочито грубо:
- Что будешь есть?
- Я есть не хочу, спасибо..
- Боишься? Зря. Обычный российский общепит эконом-класса. Грязный пол, столики с разводами, пыльные подоконники. Главное, чтобы кормили сносно.
- Это лучшая шаверма в городе, - с гордостью метрдотеля дорогого ресторана вмешался в разговор Колян. - Вкусно. Не из собак - отвечаю.
- За неимением лучшего обходись любым, - отрезал Крайнов. - Год мотаемся с тобой, Нина, по городам и весям, а ты всё брезгуешь. Так ноги протянуть недолго.
В зале кроме них был только пожилой мужчина, который громко распекал кого-то по телефону на узбекском, щедро пересыпая фразы русскими матерными словами. Нина выбрала самый дальний от входа столик, забилась в угол и блаженно закрыла глаза. У неё наконец-то согрелись ноги и прошёл шум в ушах. Поспать бы часика три, потом выпить кофе... Какое там! Сейчас они поедут в Управление, потом Крайнов наверняка захочет посмотреть местность, а сразу после рассвета 'в поле' выйдут поисковики, которых нужно координировать. Нина тяжело вздохнула. Нужно было брать свитер и демисезонное пальто. Это вам не Петербург, хотя нас погода тоже не балует. Суровый Урал оказался ещё суровее, чем она думала. Только если Юрий Дмитриевич не повернёт назад... Не должен. Три девочки.
- Спишь?
Колян взял две кружки сомнительного кофе и поджаристую шаверму. Усаживаясь, он едва не опрокинул столик и извинился:
- Прости, такой я неловкий. Хочешь куснуть?
'И простой, - подумала Нина, отрицательно мотая головой. - Мы на 'ты', кажется, не переходили'.
- А ты замужем? - без обиняков спросил Колян между делом, сражаясь с шавермой с помощью тупого пластикового ножа и вилки.
- Ешь лучше руками, а то испачкаешься, - посоветовал Крайнов, аккуратно опуская на край стола пластиковый поднос. - Держи, - он протянул Нине большую кружку чая и бумажную тарелку с шавермой. - И только попробуй не съесть. Уволю. И даже не говори о деньгах, - прибавил он, заметив, что Нина полезла в сумочку. - В следующий раз купишь мне какой-нибудь пирожок. Как там, в Порхове, помнишь?
Нина слегка улыбнулась. В Порхов они поехали в самую первую совместную командировку. Поработали тогда плодотворно: девочку-подростка, сбежавшую из дома, удалось найти всего за несколько часов, и до обратного поезда у них оставалась уйма времени. Крайнов предложил погулять по городу. Она побродили вдоль Шелони, сходили на ярмарку, где Нина купила себе забавного деревянного конька с расписными боками, а на обратном пути Крайнов затащил Нину в привокзальную кафешку перекусить.
Из заявленного в меню кулинарного изобилия в наличии были только борщ и лагман, которые обещали готовить 'не меньше пятидесяти минут'. Махнув рукой, они заказали по чашке чая с пирожками. 'Вы таких никогда не пробовали', - многообещающе сообщила официантка. Пирожки действительно оказались необычными - более жёсткой и несъедобной выпечки Крайнов не пробовал ни до, ни после того. Сидя напротив него, Нина угрюмо макала булочку в чай. Когда они вышли на улицу, она вдруг прыснула и сказала заговорщицким шёпотом:
- Я им в меню написала 'Пирожки 'Смерть Голиафа'.
Он посмотрел на неё тогда серьёзно, без улыбки, и она решила, наверное, что он рассердился, быстро оборвала смех и молчала всю дорогу до вокзала. И потом, в купе, тоже молчала, забившись в угол, и слушала музыку в наушниках. Она потом ещё долго не смеялась при нём, считая, видимо, его страшным занудой.
А Крайнов просто загляделся на её счастливое лицо и подумал, что такие люди должны работать в музее, театре, детской библиотеке, школе (хотя нет, школа тоже жестокое место), где угодно - но не здесь. Ему вдруг стало страшно, что с годами, насмотревшись на смерть и страдания, она утратит способность вот так светло, искренне и радостно улыбаться.
Уже сейчас Нина едва-едва приподняла уголки губ, и сразу снова стала серьёзной, подвинула к себе тарелку и склонилась над нею, спрятав лицо. Она всегда ела старательно, преувеличенно аккуратно, стесняясь, если допускала какую-то промашку. Порой Крайнову хотелось встряхнуть её за плечи и спросить в лоб: 'Ты почему такая? Откуда это в тебе? Как ты живёшь с этим?'
Нина была из тех людей, которые просят прощения, если их толкнули. На лице у неё часто появлялась виноватая улыбка, которая жутко раздражала Крайнова в первые месяцы их совместной работы. Если на неё повышали голос, она вжимала голову в плечи и отодвигалась, как будто её собрались бить. Лучше бы она плакала, устраивала истерики, кричала в ответ на крик - он выгнал бы её без зазрения совести. Но она молчала и смотрела на него с выражением такого ужаса, как будто её ошибка уже стоила кому-то жизни. 'Как она станет работать? Зачем я с ней связался?' - думал он, представляя, каким станет её лицо, когда он решится на увольнение. Но совершенно неожиданно мягкотелая, стеснительная, нежная Нина приспособилась выполнять свою работу хорошо. Она не умела кричать, добиваться, грозить, но при этом у неё почти всегда получалось настоять на своём. Иногда Крайнову казалось, что она просто боится огорчить его, если у неё что-то не получится, и поэтому готова добиваться этого любой ценой.
Нина всегда приходила на помощь и ему, и другим. Поначалу коллеги посмеивались над ней, а он считал, что помощница заискивает перед ним, пытаясь добиться расположения. Крайнов терпеть не мог услужливых людей, считая их лицемерами, но Нина была другой: её услужливость не преследовала никакой иной цели, кроме собственно помощи людям. Благодарности она не требовала. Крайнов постоянно терял шариковые ручки - у неё всегда наготове была парочка. Кто-то поранил руку краем листа бумаги, у Нины оказывался пластырь. Однажды во время поисковой операции в дачном посёлке она отдала девушке-поисковику свои тёплые варежки из собачьей шерсти. Он вспомнил, как она вспыхнула, когда он сунул ей свои перчатки. Глядя, как она греет руки, он думал о том, какие у неё крошечные ладони - они обе могли бы поместиться в одной его перчатке. Тогда она отдёрнула ладонь, когда их руки соприкоснулись, точно так же, как сейчас, когда передавала ему салфетки.