За несколько лет до прибытия во Фридьер чужаков с севера репутацию Николь чуть было не испортила Мими Богомолка, что послужило неиссякаемым источником пересудов и дало пищу злобным насмешкам. Эту Мими не следовало путать с Мими Из Поселка, тем более — с Мими Сантуар из Шазо; прозвище Богомолка она получила в наследство от троюродной прабабки, которую тоже звали Мими и которая, оставшись старой девой, ударилась в религию и добровольно вызвалась помогать приходскому священнику в обучении молодежи основам катехизиса, чем и занималась, пока не перебралась со всем своим добром — ей тогда уже было хорошо за сорок — в какой-то кармелитский монастырь на востоке страны.
Про новую Мими Богомолку, женщину неопределенного возраста, появившуюся в деревне относительно недавно, известно было мало; кто говорил, что она разведенка, кто — что просто пенсионерка, но наверняка никто ничего не знал; постепенно к ней привыкли и оставили в покое; она потихоньку старилась, одинокая и необщительная, в крошечном домишке, притулившемся между двумя покатыми пустырями, неустанным и кропотливым трудом превращенными ею в образцовые огороды. Она не обучала детей катехизису, зато растила кроликов и домашнюю птицу; жила бедно — во всяком случае, так все считали, — в основном за счет продажи овощей, слава о которых быстро охватила всю округу: зажиточные жены ветеринаров, врачей и прочих сливок общества предпочитали отовариваться у нее и не ленились являться к ней домой с корзинами — представить себе нелюдимую Мими Богомолку за прилавком на рынке было решительно невозможно. Одинокая женщина — ни мужа, ни сына, ни брата, ни зятя, вообще никакой мужской поддержки, — она поразила воображение соседей тем, что с равным успехом выполняла и женскую, и мужскую работу: колола дрова на зиму и изготовляла заячий паштет по особенному рецепту, внушая обывателям долю опасения, тем более что у нее не было ни телевизора, ни радио, ни машины. Она выписывала «Монтань», служившую ей единственным источником местных новостей; благодаря Николь стало известно, что в газете ее в основном интересуют страницы, посвященные французской внутренней политике и международным событиям, тогда как восторженные заметки, касающиеся вещевой лотереи, проводившейся в доме престарелых Риом-эс-Монтаня, или праздника Голубого овернского сыра, или регионального чемпионата по баскетболу, она называла вздором.
Но на восемьдесят втором году жизни Мими Богомолку, несмотря на возраст остававшуюся подтянутой и бодрой и не утратившую ни подвижности, ни гордой осанки, поразила почти полная слепота, очевидно, вследствие небольшого сосудистого криза, на который она не обратила должного внимания. Ее обнаружили бесцельно бродящей по картофельному полю и отвезли в больницу в Сен-Флуре, откуда она очень скоро вернулась, чтобы немедленно заняться полной реорганизацией своего быта, отныне ограниченного домом и его ближайшими окрестностями; словно матрос, умеющий убирать паруса в разгар бури, она создала целую систему меток, позволяющих ориентироваться в пространстве; она не жаловалась и никак не комментировала происходящее — по той простой причине, что обращаться со своими сетованиями ей все равно было не к кому. Но при всем своем сумасшедшем упорстве Мими Богомолка ничего не могла поделать с газетными листами, которые теперь превратились для нее в серое поле, покрытое неразличимыми значками. Она лишилась возможности наблюдать за миром, и это показалось ей столь невыносимым, что она попросила Николь — это она-то, несгибаемая Мими Богомолка, — раз в день приходить к ней на час, в любое удобное для той время, и читать ей вслух. Весть об этом наделала много шуму; упрямая Мими Богомолка отказалась от услуг предоставленной коммуной помощницы по хозяйству, но собиралась оплачивать из своего кармана труд чтицы: по часу в день шесть раз в неделю. Николь, за двадцать с лишним лет соседства впервые преступившая порог жилища Мими Богомолки, рассказала, что в доме у той очень чисто и очень пусто, особенно по сравнению с захламленными сверх всякой меры и утопавшими в грязи домами других ее подопечных стариков, справедливости ради добавив, что они по большей части были холостяками, после смерти последних родственников одичавшими от одиночества и пьянства.