— Ты мой друг, — просто отвечает она. — Однажды ты доказал мне, что готов ради меня на все. Кем же я буду, если не помогу тебе выбраться?
— Ты всех друзей так выручаешь? — спрашиваю я, краснея.
— У меня еще были причины. Веские. Давай закончим об этом, хорошо? Ты здесь и ты жив. Это главное.
Вот черт! Слова все куда-то подевались. Как ей передать, что я чувствую? Триста двадцатый силится подсказать что-то.
— Мишель... — я зачем-то сглатываю. — Мишель, я не знаю, что тебе сказать...
— Т-с-с, — она легонько прижимает пальчик к моим губам. Улыбается. — Лучше помолчим. Пока ты лишнего не наговорил.
— Конечно, — говорю я.
Чувство, которое толкнуло нас в объятия друг другу у трапа, куда-то испарилось. Не хватает какого-то толчка, чтобы встать и обняться по-настоящему. Да и она в себя пришла. Старательно держит дистанцию.
— Скоро прилетает “Либерти”, — тихо говорит она.
— Здорово, — отвечаю.
— Ты улетишь со мной?
— Наверное.
— Почему не “да”?
Откуда мне знать? Она как привидение. Появляется и сразу исчезает. А я остаюсь. И не могу себе простить, что она не рядом. Это здорово неприятно, чувствовать, что нельзя к ней прикоснуться. Что у нее есть какие-то свои дела. Муж, наконец. Поэтому я просто пожимаю плечами.
— А если я скажу, что мне нужна помощь?
— Помощь? От меня? — удивляюсь я. — Тогда — без вопросов. Полечу. Расскажешь мне, в чем проблема?
— Позже. Когда прилетим. Это имперская планета. Зеленый Шар. Очень комфортная, тебе понравится.
— Почему не Рур? Ты же вроде бы там живешь?
— Есть причины, — неохотно говорит она. — А ты куда собирался?
— Вообще-то на Кришнагири.
— Если ты о своей посылке, то есть тысяча способов ее передать.
— Да нет. Просто, я собирался туда, чтобы...
— А, ты об этом... — Она скучнеет. И как-то неуловимо твердеет внутри. И я понимаю, что только что обидел ее. Только не знаю, чем именно. Я только хотел сказать, что обещал своему другу искать вместе с ним “черные слезы”. И что стану богатым. И тогда мне будет нетрудно видеться с ней.
Мишель закусывает губу. Кивает.
— Ах да, я и забыла, — говорит преувеличенно ровным голосом.
— О чем ты забыла? Я только хотел тебе сказать...
— Юджин, — прерывает она. — Я все помню. Ты мне рассказывал. Я не думала, что это так важно для тебя.
— Достаточно важно.
Мой желудок начинает громко протестовать от голода. Так громко, что она слышит.
— Прости меня. Ты же голоден. Пойдем в бар, съедим чего-нибудь?
— Хорошо, — убито соглашаюсь я. И плетусь рядом, не решаясь взять ее за руку. И гадаю, что я не так сказал? Все же я действительно идиот. Вечно ляпну что-то этакое, от чего нормальные люди или смеются или бегут от меня, как ошпаренные.
— Кажется, ты прав, — задумчиво соглашается Триста двадцатый. И еще добавляет: — Еще мне кажется, что я становлюсь идиотом вместе с тобой, чувак.
— Нахватался словечек.
— Мне нравится. Емкое определение. Означает приязнь к человеку, к которому обращаешься.
— Ты изменился, дружище.
— Я знаю. Мне нравится меняться.
Глава 4
Старые друзья
— Давай пройдемся по кораблю? — предлагаю я после обеда. — Познакомлю тебя с друзьями. Они нормальные, клянусь! Не те, что ты видела, — добавляю, заметив ее недоверчивый взгляд.
Она соглашается только из вежливости. Все равно тут делать больше нечего.
— Пойдем в машинное. Там Кен должен быть. И Пятница. Они меня от крыс спасли.
— От крыс? — поспевая за мной, удивляется она. — Как это?
— Ну, меня за неподчинение приказу в Восьмой ангар сунули. Он законсервирован. Это место тут такое, вроде гауптвахты.
— И что дальше?
— Ну, а там крысы. Огромные такие. Чуть не сожрали меня. У меня до сих пор все ноги в шрамах. Кен меня спас. Он там жил очень долго. Его за самогон наказали.
— А что такое самогон?
И я, стараясь пропускать самые откровенные сцены, рассказываю ей про Петра Крамера. Про спасение Милана. Про бой с охраной. И про сражение с крысами. Не говорю только про Триста двадцатого. Иначе она окончательно от меня отвернется. Кому нужен друг-мутант? Получеловек-полумашина. Рассказываю про Кена. И про умного Пятницу. Про то, как ходил в шубе из крысиных шкур. И как Кена потом в машинном отыскал. В общем, столько всего понарассказывал, что нормальному человеку в это трудно поверить. Вот и Мишель так же. Думает, что я преувеличиваю. Вижу по ее глазам. Тогда я останавливаюсь и расстегиваю липучки на голени. Демонстрирую ногу в шрамах.
— Как же ты выдержал? — спрашивает она. Вот черт. Не хватало, чтобы она меня жалеть начала.
Смеюсь.
— Как обычно. С трудом.
Она только качает головой.
— Иногда я чувствую себя очень глупой. Столько ненужной жестокости. Не могу понять, неужели нельзя без этого обойтись? Вы, наверное, друг другу таким образом мужественность демонстрируете, да?
— Прости, но ты говоришь глупости.
И удивленная улыбка в ответ.
— Ты очень изменился.
— Только бы тебе эти изменения не мешали, — отвечаю я и прикидываю, что она подумает, если узнает хотя бы о сотой доле моих приключений. На мгновение я снова представляю себя там, внизу. В пилотском отсеке флаера, дергающегося от порывов штормового ветра. Запах крови и смерти щекочет нос. Месиво танцующих на полу мертвых тел. Удивленные глаза мальчишки-офицера, рассматривающие кончик ножа, торчащего у него из груди. Бородачи, вцепившиеся в страховочные сетки по бортам, блюющие себе под ноги, не в силах разжать пальцы. Ощущение леденящего ужаса от того, что я сотворил собственными руками. Покаянная скороговорка Триста двадцатого внутри. Я встряхиваюсь, отгоняя неприятное видение.