Пилипок тогда не совсем понимал, что такое национальный герой, но слово «герой» все же льстило ему.
— Крестик у тебя есть на шее?
Крестика не было: крестик ему надевали только в те дни, когда мать или бабушка вели его к причастию.
Лавочник вернулся с сапогами, с чудесными, новыми, блестящими сапогами, главное, мужскими и как раз по ноге, словно лавочник снял мерку и за несколько минут сшил на заказ — вот глаз у человека! Такие сапоги даже жалко было обувать. Но штабс-капитан приказал переобуться. Хаим услужливо подал табуретку и тут же спросил:
— А к сапогам, пане капитан, что? Камзол? Штаны? Мундирчик?
— Пока ничего не надо. Пока! Нет, нужна еще одна вещь. Крестик. Нательный. Есть? Или твоя религия запрещает?
— Хе! Плохая та религия, которая запрещает человеку торговать. Золотой?
— Хаим! Ты же умный человек… Кто из мужиков…
— Ай-ай-ай! Я таки плюхнулся в лужу. Господин офицер дал мне хороший урок.
Пилипок надел на шею маленький медный крестик, который, видимо, пролежал не один год и позеленел от времени.
Сапоги скрипели, как у того господина землемера, что в прошлом году перед войной обмеривал поля. Мальчик переступал с ноги на ногу и слушал скрип, как самую чудесную музыку. Одно лишь смущало: куда девать старые лапти? Капитан посоветовал выбросить.
«А как я пойду назад через болото?» — хотел спросить Пилипок, но побоялся, что капитан ответит: «Пойдешь в сапогах». А сапог было жалко, хотелось принести их домой новенькими, скрипучими.
Штабс-капитан загадочно усмехнулся и сказал:
— Тебе жалко с ними расставаться? Я понимаю. Что ж, сохрани свои лапти. Хаим, запакуй этот символ русского мужика, почтим его мудрость и бережливость, которую мы не всегда ценим.
— О, о, а он таки мудрый, этот мужик, я вам скажу!
Пилипку показалось, что в этой похвале есть доля издевки над мужиком, и он, в душе обиженный, сжался, словно на него замахнулись. Но штабс-капитан ответил вполне серьезно:
— На плечах его держится наша держава. Грудью своей заслонил он царя и отечество от злейших врагов.
И Пилипок снова почувствовал благодарность и уважение к этому красивому офицеру, который и словами и поведением так непохож на других господ.
Лавочник согласился: «О да, о да, пане капитан» — и брезгливо, двумя пальцами, взял лапти, завернул их в толстую серую бумагу, перевязал шнурком.
Иной награды, чем сапоги, Пилипок не хотел и не ждал. Хорошо, если бы дали какого-нибудь гостинца для малышей. Но просить стыдно, да и опасно нести. Задержат немцы — не объяснишь, откуда взял. А сапоги… сапоги, когда перейдет болото, обует, а лапти выбросит: на заляпанные грязью сапоги немцы, наверное, не обратят внимания. Говорят, у них в Неметчине все ходят в сапогах, старые и малые, в городе и в деревне.
Пилипок только и думал о том, как ночью пойдет назад, что будет отвечать, как будет врать, если — не приведи бог! — в самом деле попадет к немцам. Страха у него не было. Так думал — на всякий случай. А вообще, был уверен, что вернется так же счастливо, как и сюда добрался. Он жалел мать: плачет она, поди, целый день, дядю ругает. А зря ругает. Правду сказал тот солдат, Иван Свиридович: вести, что он, Пилипок, принес, может, от смерти кого-нибудь из них спасут. Так разве не стоило рискнуть, чтоб спасти своих людей от смерти?
Думая о доме, о возвращении к родным, мальчик почти не замечал того, что происходило вокруг. Не заинтересовал мальчика и военный фотограф, который на улице и в доме, в большой комнате, фотографировал его в разных позах. Пилипок видел фотографа на ярмарке, и в деревню к ним он приходил, делал карточки, а платили ему салом или яйцами. Только ящик у того был облупленный, а у этого большой, блестящий, с длинным черным рукавом, треножником, и амуниция на фотографе новенькая, как говорят, с иголочки, лучше, чем на фронтовых офицерах, хотя погоны обычные, солдатские. Конечно, было бы приятно принести домой свою карточку, но Пилипок понимал, что это невозможно: карточка выдаст его с головой. А потому он довольно спокойно, безразлично, усталый, стоял перед аппаратом, лениво выполняя указания фотографа. Тот кричал с раздражением:
— Да веселей же, веселей гляди, герой! Что ты как ворона на заборе в осенний день? Выше голову! Палку свою положи на плечо! Да не так! Э-э, какой ты, брат, недотепа! Не верится, что ты мог перейти фронт! Как сонная курица!
Пилипок не боялся человека с ящиком, хотя тот и был в военной форме, и не больно спешил выполнять его приказания. Даже хотел ответить: «Сам ты ворона!» Но удержался: зачем связываться с человеком, которого видит, наверно, в первый и в последний раз?