«Рад стараться, ваше благородие!» — крикнул я на весь вагон и был готов из кожи лезть, только бы угодить господам офицерам.
В Гомеле поезд стоял около часа. Я получил разрешение погулять по вокзалу. И вот здесь-то, на этой станции, я впервые увидел войну как глубокое народное горе.
На Минском вокзале царила армия действующая, воюющая, и весь распорядок на этом вокзале напоминал фронтовую обстановку — как примерно в штабе дивизии, в местечке, куда я иногда приезжал с разными поручениями.
На фронте раненых видишь сразу после атаки или артналета, а потом их вывозят. А в Гомеле на вокзале я увидел множество инвалидов, калек на костылях, перевязанных окровавленными бинтами солдат. Эти люди да и здоровые солдаты вели себя иначе, чем на фронте или в Минске, — не вытягивались в струнку перед офицерами, не козыряли, а смело кричали, ругались, многие из них были пьяны. Неизвестно, из-за чего толстый железнодорожный жандарм привязался к молодому солдату и, кажется, хотел отвести в участок, крепко держа его за локоть. Но их сразу же окружили солдаты. Послышались крики: «Что ему надо от солдата? Медаль хочет заработать? На передовой покажи свой героизм, жандармская морда! Ишь наел себе ряшку!»
Жандарм выхватил свисток, чтобы поднять тревогу, позвать на помощь, но кто-то за его спиной щелкнул затвором винтовки, и рука жандарма вместе со свистком повисла в воздухе. Он отпустил солдата и, смешно переваливаясь с боку на бок, придерживая левой рукой шашку, побежал к дверям. «Айда, браток, в эшелон! Там жандармская крыса не посмеет искать», — и вся группа солдат вмиг рассыпалась, слилась с толпой.
Это происшествие поразило меня. К тому времени во мне уже было довольно сильно развито чувство солдатской солидарности, и я не мог не восторгаться смелостью незнакомых солдат. Но, приученный к воинскому порядку, уважению к старшим по чину, имея уже основательное представление о том, что такое армейская дисциплина, что вся сила войска в ней, в дисциплине, я испугался: что же будет, если на передовой солдаты вот так же перестанут подчиняться офицерам? Тогда ведь не удержишь фронта и немцы победят нас, завоюют Россию. Вместе с тем вспомнились некоторые слова Ивана Свиридовича о том, как живет народ и что он думает о войне. Удивительно: Голодушка никуда не выезжал с передовой, даже в штаб дивизии его не посылали, а все знал — как живут люди, о чем думают.
На привокзальной площади ко мне несмело подошли две девочки в лохмотьях. Старшая вела младшую за руку, и та тихо попросила:
— Дядечка, дай копеечку или сухарик.
Было смешно, что меня, подростка, назвали дядечкой. Но жалкий вид этих девочек тронул мое сердце. А еще больше меня взволновало то, что девочка говорила так же, как в нашей местности. Я спросил, откуда они.
— Из-под Слонима мы, беженцы. Нас тут много. Мы всю зиму в палатках жили. Мерзли.
За несколько минут, пока мы стояли, девочка немало рассказала об ужасах, выпавших на долю беженцев.
Я отдал им несколько копеек, которые у меня еще оставались от скудной солдатской получки, и, понурый, с тяжелой душой, поплелся в свой вагон первого класса. На мою радость по поводу наступившей весны, необычной поездки, похвалы полковника как бы надвинулась туча. Я думал: хорошо, что мои родные не стали беженцами. Но тут же почувствовал свою вину перед матерью, перед младшими братьями и сестрами. Получалось, что я изменил им, бросил одних. Стало стыдно. Хоть жизнь моя нелегка и опасна — все время на передовой, однако ни одного дня я не голодал так, как те девочки, и одежда и обувь у меня хорошие. Ишь как сапоги блестят.
Стоя у двери купе, я услышал голоса господ офицеров, которые в мое отсутствие тоже прогуливались по перрону. Они говорили о том же, что видел я на вокзале.
— Солдаты развращаются в тылу, господин полковник. На фронте дисциплина держится. Близость врага поднимает боевой дух. Я верю в русского солдата, — сказал Залонский.
Я приободрился. «Мой капитан все-таки лучше всех, — подумал я, — он всегда за солдат».
— Вы оптимист, Всеволод Александрович, — заметил полковник. — А я вам искренно признаюсь… Я инспектирую и тыловые части и фронтовые. И мне порою становится страшно, что такая масса — миллионы! — мужиков получила оружие и научилась неплохо стрелять. Это же стихия!
— Стихией надо научиться управлять.
— Дорогой капитан, стихию легко направить, когда действует одна сила и в одном направлении — наша сила. К сожалению, это не так. Действуют разные силы. Я вам скажу по секрету: в последнее время во многих частях раскрыты организации социал-демократов. Государь был вынужден утвердить смертные приговоры. Вы знаете, что лидер самого воинствующего крыла русской социал-демократии — они называют себя большевиками, не знаю почему… — вот этот главковерх, выражаясь военным языком, этих большевиков Ленин, который находится в Швейцарии, выступает — за что бы вы думали? — за поражение России в войне. Вы можете себе представить: русский человек выступает за поражение! Мне показывали его статью. Написана она, скажу вам, так, что людей со слабым патриотическим зарядом может вовсе разоружить.