Он вспомнил о Ленине, и я спросил:
— Вы встречали Ленина?
— Нет, брат Филипп. Пока я добирался с каторги, буржуи и эсеры задумали арестовать вождя революции. И Ленин был вынужден уехать из Питера. Куда — знает только тот, кому следует знать. Слышал такие слова — «конспирация», «подполье»? Однако рассказывай ты. Что за полк? Откуда вы прибыли в Питер? С фронта?
Времени на разговоры не было. Мы быстро шли по полю, по стерне сжатого ячменя, по картошке с еще зеленой ботвой, по луговине. Позиции отряда по обе стороны железной дороги и шоссе растянулись километра на четыре. Залонский шел впереди, прикидывая, где поставить пулеметы. Но Иван Свиридович, слушая мой рассказ, следил за командиром полка и иногда вежливо подсказывал:
— Гражданин подполковник! Я думаю, что лучшая позиция была бы вон под теми дубами. Отсюда березняк заслоняет шоссе. Казаки могут идти по шоссе. Железнодорожные составы мы остановим и без пулеметов, у нас есть другие средства.
Залонский молча соглашался. Только один раз решительно запротестовал, когда Иван Свиридович предложил поместить пулеметный расчет на чердаке пустой дачи. Даже разозлился почему-то:
— Это абсурд! Существуют правила военной тактики.
Иван Свиридович удивился, почему подполковнику так не понравилась позиция на чердаке, но спорить не стал.
Когда я рассказывал про председателя полкового комитета, рассказывал еще восторженно, — такой оратор, что до слез доводит, когда говорит! — Иван Свиридович с любопытством спросил:
— Кто он?
— Свирский? Как кто? Председатель.
— Какой партии, не знаешь?
— Эсер.
Иван Свиридович засмеялся:
— Все понятно. Однако скажу тебе, брат Филипп, может быть, полк ваш и революционный по настроению солдат, но в революционности вашего полкового комитета я сильно сомневаюсь.
Если б кто-нибудь другой, посторонний, это сказал, я, наверное бы, кинулся в бой за свой комитет, за Свирского. А с Иваном Свиридовичем не только не стал спорить, но даже почему-то стал рассказывать, как латыш вырывал пулеметную команду, хотя хорошо понимал, что это подтвердит мнение Голодушки. А может быть, мне захотелось поднять как-то в его глазах командира: ведь он первый согласился направить пулеметчиков! Я был в то время юным либералом; наслушавшись речей, начитавшись газет о равенстве всех людей, желал всем им, людям, добра. Пускай Залонский и испугался на суде, — перед военно-полевым судом любой мог испугаться! — но человек он хороший. Как видно, Иван Свиридович так это и понял, потому что ответил:
— После того, Филипп, что ты рассказал, Свирский твой ясен как божий день, а вот он, — кивнув на Залонского, — был загадкой и покуда остается загадкой. Для меня, в частности.
Командир полка спешил вернуться в город. А мне так хотелось поговорить с Иваном Свиридовичем! Давно я не разговаривал ни с кем так серьезно, по-взрослому и в то же время откровенно, с полным доверием, как некогда с дядькой Тихоном. Душевно беседовал с Катрусей, но о политике с ней не поговоришь, она тогда в политике темней ночи была. Это теперь моя Катерина Васильевна самый искушенный «международник», от газет и телевизора не оторвешь.
Попросил у командира разрешения остаться с пулеметчиками. Отказал. Даже, показалось мне, со злостью. Злость его больно задела. В душе моей поднялся протест. Захотелось взбунтоваться, как раньше в Смоленске. Я свободный человек. Чего мне бояться? Да еще здесь, при Иване Свиридовиче, при рабочих! Не поеду — и все! Пускай сам чистит сапоги. Лакеев больше нет!
Но, должно быть, Иван Свиридович и тут отгадал мои чувства, мое намерение, может быть, по лицу, в глазах прочитал, потому что сказал мягко:
— Храбрость твою, Филипп, мы знаем. Но нам от тебя мало помощи. Командиру ты нужнее. Счастливо вам. — И весело подмигнул мне: — Не бойся, теперь я тебя найду. Породнюсь с вашими пулеметчиками и буду частым гостем в полку.
Ехал я назад в обиде на Залонского. Но, вообще, на душе было хорошо. Словно просветление какое-то нашло. За последние месяцы голову мне усиленно забивали всяким мусором. Недолгий разговор с Иваном Свиридовичем как бы вымел этот мусор и кое-что привел в порядок. Хозяйственный каптенармус разложит все в каптерке по порядку — и сразу видно, что лишнее и чего не хватает. Так и я. Качаясь и подскакивая в кузове, один, как кочан капусты, раскладывал я все по порядку и начинал видеть, чувствовать, чего мне не хватает, а чего, пожалуй, лишку в голове. Хорошо помню, что твердо решил: «Если и после осуждения на смерть Иван Свиридович так твердо верит Ленину, идет за ним, то и я пойду за Лениным и никакому вранью про большевиков больше не поверю».