Как бы в ответ на его вопрос отворилась дверь и вышел Залонский, в начищенных сапогах, но в домашней куртке, расстегнутой; блеснул золотой крестик на голой груди в прорези белоснежной сорочки.
Удивился он еще больше, чем я, когда увидел своего бывшего солдата:
— Голодушка? — И стал быстро застегивать пуговицы куртки, как перед генералом.
Иван Свиридович не по-солдатски — в позиции «смирно» — козырнул и не по-солдатски поздоровался:
— Доброго утра, господин подполковник.
Залонский застегнул пуговицы, спросил:
— Что вам нужно, Голодушка?
— Вээрка назначил меня комиссаром в ваш полк. Вот мой мандат. — Достал из кармана гимнастерки бумажку.
— Что такое вээрка?
— Военно-революционный комитет Совета рабочих и солдатских депутатов.
Как видно, задело офицерский гонор, что он стоит перед солдатом, и Залонский сел за один из забрызганных чернилами писарских столов. Голодушка тоже сел за другой стол, напротив. Один я стоял в углу, у табурета с тазом и кувшином, затаив дыхание, бросая взгляды то на одного, то на другого.
— Как командир полка я подчиняюсь законному правительству… Приказывать мне может только командующий округом, — сказал Залонский холодным, официальным тоном.
Иван Свиридович, наоборот, весело улыбнулся, махнул рукой:
— Э-э, подполковник, дивлюсь вашей отсталости. Вы все еще верите, что можете повести полк в бой — за что? — без согласия комитета, солдат? Раньше я был более высокого мнения о вашей проницательности.
Залонский не ответил — опустил голову, разглядывая свою красивую руку, блестящие ногти.
— Всеволод Александрович! — впервые Иван Свиридович обратился к нему так, и Залонский даже вздрогнул, быстро поднял голову, выпрямился. — Вы же умный человек. И на фронте, мне казалось, понимали солдатскую душу. Какого черта вам делать ставку на дохлого пса? Идите с народом — не пожалеете. Революции нужны образованные военные.
Красивое, знакомое мне до малейшей черточки лицо подполковника искривила недобрая усмешка:
— Спасибо за совет. Но народ — понятие широкое. Теперь все говорят от имени народа. Клянутся его именем. А я хочу знать конкретно: куда идти? За кем идти?
— Мы покажем, куда идти.
— Кто — мы?
— Большевики. Ленин.
Снова та же усмешка искривила лицо Залонского на один лишь миг; как бы желая скрыть ее, он снова опустил глаза и, постучав пальцами по столу, сказал не глядя:
— Вы не подумали, господин большевик, что я имею право арестовать вас? На арест вашего Ленина выдан ордер еще в июне.
Иван Свиридович помрачнел и сказал сурово:
— Если и вы взяли на себя жандармские функции, попробуйте арестуйте. Мне даже любопытно поглядеть, как вы это сделаете без комитета, без солдат.
Иван Свиридович посмотрел на меня. Тогда и Залонский взглянул, вспомнил о моем присутствии и, как бы смутившись, что я стал свидетелем, сказал:
— Ты, Жменьков, можешь идти.
Иван Свиридович возразил:
— Пускай послушает. Парню надо разобраться что к чему. Он свободный человек, имеет голову на плечах и, между прочим, неплохо соображает, что к чему…
Залонский снова пристально посмотрел на меня: молча приказывал выйти, зная, что я понимаю каждое его движение, каждый взгляд. Я не вышел. Я не вышел бы, даже если б он приказал по-военному. В тот миг я действительно почувствовал себя свободным от его власти. Видимо, он тоже понял это, потому что незаметно вздохнул и посмотрел в окно, где уже рассвело, но начался докучливый осенний дождь, с тополей слетали почерневшие последние листья.
Установилась неловкая тишина. Иван Свиридович терпеливо ждал, скрывая улыбку.
Залонский выбил пальцами по столу какой-то траурный мотив — вроде того, что играет военный оркестр на похоронах.
Иван Свиридович спросил все с той же усмешкой:
— Кого вы думаете вызвать, чтоб меня арестовать?
Залонский вздрогнул и как-то сразу переменился — вместо элегантного, самоуверенного офицера сидел простой человек, взволнованный, растерянный, опечаленный. И голос у него стал другой — мягкий, душевный, когда он заговорил:
— На комплимент я вам отвечаю комплиментом, Голодушка. Вы тоже умный человек, немало пожили… Так ответьте мне… Может Россия нормально жить, воевать, победить при таком положении? — Он показал пальцем на себя, а потом на Ивана Свиридовича.
— Нет, не может, — сразу ответил Голодушка. — Потому что Россия не хочет воевать. Россия рабочих, солдат хочет мира, земли, хлеба. А что ей дали Керенский, кадеты, генералы и разные соглашатели?