Под вечер невдалеке грохнула пушка, встряхнула землю. Пилипок даже присел в огороде, ожидая, что вот-вот заревут все батареи, как было, когда тут остановился фронт; они, те, что не уехали, укрывались тогда в лесу. Один лишь бог и немцы будут знать, сколько смертоносного железа полетит на головы русских солдат, на его, Пилипкова, отца. Мелькнула мысль, что теперь уж никого не предупредишь — поздно.
Хотелось кричать и грызть землю от отчаяния.
Но канонада так и не началась. Через несколько минут где-то далеко, может у русских, откликнулась пушка. И все утихло. Сюда, в Липуны, пулеметная и винтовочная стрельба долетала на рассвете, когда ветер дул с востока.
Пилипок знал — дядя рассказывал, — что, прежде чем открывать артиллерийский огонь, делают пристрелку. Он был уверен, что это пристрелка, после которой начнется огонь всех немецких батарей.
Мальчик сидел на огороде и не шевелился. С напряжением и болью ждал. Его начало лихорадить. Когда он, не дождавшись грохота пушек, вернулся в хату, внимательные материнские глаза заметили, что сын весь дрожит.
— Захворал ты, Пилипок? — встревожилась она.
— Да нет же, мама, я здоров.
Стоило немалых усилий уговорить мать, чтоб она отпустила его с дядей на сеновал. Дядя Тихон все еще, несмотря на холодные зори, ночевал на сеновале — оттуда хорошо было слышно, что творится вокруг. В прифронтовой деревне хозяину надо держать ухо востро, если в старой деревянной хате спят дети: все может случиться — того и гляди, шальной снаряд залетит или вражеские солдаты какую-нибудь пакость учинят.
Легли на чердаке, над хлевом, на душистом сене. Затихли. Но, видимо, сено своим шелестом выдавало не только каждое движение, но и каждый вздох и удар сердца. Дядя протянул руку, пощупал лоб Пилипка:
— Ты и вправду весь дрожишь.
Тогда мальчик повернулся к нему, горячо зашептал в лицо:
— Дядечка Тихон, пойдем!
— Куда?
— Нашим скажем!
— Вот оно что! — свистнул Тихон и умолк, задумался. Наверно, и у него не выходили из головы батареи!
— Ты же говорил, по Лосиному можно пройти.
— По Лосиному-то можно, но как до него добраться?
— Пойдем, дядечка! Ведь этак они сколько наших солдат побьют!
— Эх, Пилипок! Тут мы, может, и спасем кого, так в другом месте побьют. Страшное дело — война. Прекратить бы ее, проклятую!.. Но не мы ее начали — не нам прекращать. Цари да генералы начали, они и прекратят, ежели увидят, что мало народу остается, что хлеб некому сеять да жать.
Но Пилипку было не до рассуждений о царях, о хлебе, о доле крестьянской, хотя обычно он дядю слушал с любопытством и уважением. Ему казалось, что умнее человека у них на селе не было.
Мальчик продолжал свое:
— Пойдем, дядечка!
— А как же мы пойдем вдвоем? Об этом ты подумал, хозяин? На кого баб, детей покинешь? Это тебе не за клюквой и не на охоту идти. Пойдешь — и не вернешься. Фронт, брат, не место для прогулок. Думаешь, так просто ходить туда-сюда?
— Давай я один пойду. Только ты расскажи, куда выйти. А там я сам знаю.
— Спи! — разозлился дядя. — Не то ремень расстегну… Нашелся мне вояка!..
Они долго молчали. Но Пилипок не мог заснуть и снова не удержался:
— Дядечка…
— А чтоб тебе… Вот заноза! — Но в голосе Тихона уже не было злости. Он поднялся, слез с сеновала, сказал что-то коню и, видимо, подложил капустных листьев, потому что конь аппетитно захрустел. Потом Тихон сходил в хату, вскоре вернулся и тихо окликнул: — Пилипок! Не заснул? Слезай.
Мальчик кубарем вниз, босой, даже свитку на сене забыл.
— А свитка где, лапти?..
Царила тишина позднего вечера, глухая, осенняя. Только посреди деревни — в поповском доме, который занимали немцы (поп тоже стал беженцем!), — тихо играла гармонь, так мирно, как на наших свадьбах и посиделках.
Ночь была звездная, студеная. К рассвету скорее всего мороз покроет стрехи и луга сизым инеем.
Тихон и Пилипок, пригнувшись, вышли на загуменье, оттуда подались в поле. С пригорка они увидели: на востоке — там, где стояла их родная деревня, — поднималось зарево.
— Пожар, — сказал Пилипок, все еще дрожа от холода и волнения.
— Нет, это луна, — догадался Тихон. — Нам надо поторопиться, чтоб добраться до болота, покуда луна не поднимется.
Тихон захватил с собой уздечку, чтобы на случай, если встретят немцев, сказать, что ищут коня. Пилипку дядя дал обломок деревянных вил — рогач, которым накладывают снопы на воз, а потом с воза перебрасывают их в скирду.
Ельники и березняки Тихон обходил, зная, что в них или возле них размещены немецкие батареи и тыловые части.