В романе «Другие берега» Набоков приводит и еще несколько соображений на эту же тему: «Мое давнишнее расхождение с русской диктатурой никак не связано с имущественными вопросами. Презираю россиянина-зубра, ненавидящего коммунистов, потому что они, мол, украли у него деньжата и десятины. Моя тоска по родине лишь своеобразная гипертрофия тоски по утраченному детству…»
Когда Набоков говорит о своем детстве, невольно вспоминаешь «Детские годы Багрова-внука» С. Т. Аксакова: мальчик рос в замкнутом семейном кругу, его воспитывали и обучали гувернеры, друзей у него не было, за одним лишь исключением (Юрий Рауш, кузен). Впрочем, такой образ жизни вполне отвечал вкусам самого Набокова. Он не сошелся и со своими одноклассниками, когда его, наконец, отдали в Тенишевское училище (это было в 1911 году). Владимира привозили в училище в автомобиле, каковым обстоятельством он чрезвычайно гордился. Одного из своих соучеников он все же удостаивал внимания, объяснялось это тем, что с ним можно было играть в шахматы (с детства Набоков испытывал пристрастие к этой игре). «Я был превосходным спортсменом, — вспоминает Набоков, — учился без особых потуг, балансируя между настроением и необходимостью; не отдавал школе ни одной крупицы души, сберегая все свои силы для домашних отрад, — своих игр, своих увлечений и причуд, своих бабочек, своих любимых книг, — и в общем не очень бы страдал в школе, если бы дирекция только поменьше заботилась о спасении моей гражданской души. Меня обвиняли в нежелании «приобщиться к среде», в надменном щегольстве французскими и английскими выражениями (которые попадали в мои русские сочинения только потому, что я валял первое, что приходило на язык), в категорическом отказе пользоваться отвратительно мокрым полотенцем и общим розовым мылом в умывальной, в том, что я брезговал захватанным серым хлебом и чуждым мне чаем, и в том, что при драках я пользовался по-английски наружными костяшками кулака, а не нижней его стороной… Наибольшее негодование возбуждало то, что уже тогда я испытывал непреодолимое отвращение ко всяким группировкам, союзам, объединениям, обществам».
Приблизительно в это время Набоков начинает писать стихи. Сам он об этом никогда не говорил, но один из его одноклассников вспоминал, что Набоков приносил в класс какие-то стихи непристойного содержания и вроде бы он их сам сочинял. Однако это лишь предположение, а вот в 1914 году издается его первая книга, содержащая всего одно стихотворение. Сам Набоков помнит о ней только то, что обложка ее была фиолетового цвета, ни одного экземпляра книги не сохранилось. А издана она была тогда за счет самого Набокова.
Он начинает посылать свои стихи в различные журналы. Первый его сборник выходит в 1916 году. В нем шестьдесят шесть стихотворений.
Первая любовь, Валечка Шульгина. Шульгины были соседями Набоковых по имению. В 1917 году Набоков подготовил книгу стихов (сборник назывался «Открытые окна»). Тридцать одно стихотворение (из двухсот двадцати семи, составляющих сборник) было посвящено Валентине Шульгиной. Однако книга так и не вышла: наступил ноябрь 17-го года. В начале ноября Набоковы отправились в Крым. «Крым показался мне совершенно чужой страной, — пишет Набоков, — все было нерусское, запахи, звуки, потемкинская флора в парках побережья, сладковатый дымок, разлитый в воздухе татарских деревень, рев осла, крик муэдзина, его бирюзовая башенка на фоне персикового неба; все это решительно напоминало Багдад…»
Набоковы почти ничего с собой не взяли, «за исключением нескольких драгоценностей, случайно захваченных и хитроумно схороненных в жестянках с туалетным тальком…» Жили они в поместье графини Паниной, любезно предоставившей им отдельный домик. Обстановка в Крыму была довольно-таки неустойчивой. «Местное татарское правительство смело новенькие Советы, из Севастополя прибыли опытные пулеметчики и палачи, и мы попали в самое скучное и унизительное положение, в котором могут быть люди, — то положение, когда вокруг все время ходит идиотская преждевременная смерть, оттого что хозяйничают человекоподобные и обижаются, если им что-нибудь не по ноздре».
Отец Набокова, Владимир Дмитриевич, сделался министром юстиции в Крымском краевом правительстве и осел в Симферополе. «Ялта ожила, — пишет Набоков. — Как почему-то водилось в те годы, немедленно возникли всякие театральные предприятия, начиная с удручающе вульгарных кабаре и кончая киносъемками «Хаджи-Мурата».