Улыбку Костанди с готовностью подхватили молодые художники. Но он Тут же ее погасил.
— Естественно, за дерзкий ответ Каразина исключили из академии. Впрочем, это не помешало ему стать большим мастером… Но вообще-то без «школы» нельзя. Она да природа — вот наши учителя!..
Экзамен по рисунку Греков выдержал с легкостью. Однако его радость была преждевременной. Для зачисления в рисовальную школу требовалось знание французского языка. В Каменском окружном училище иностранные языки не изучались.
— Разве юноша виноват, что петербургское начальство посчитало излишнюю образованность вредной Для казаков! — гремел Костанди на педагогическом совете.
Директор школы Попов судорожно сцепил пальцы. Он был осторожным человеком. Ему не хотелось обострять отношений со своим лучшим педагогом. В то же время он не желал нарушать устав.
— Что вы предлагаете? — наконец выдавил он из себя, не придя ни к какому решению.
Костанди только и ждал этого вопроса.
— Зачислить, с условием сдачи экзамена по французскому языку в течение года… Однако не в первый, а сразу во второй, орнаментальный класс. В элементарном ему нечего делать, только впустую потеряет год…
Предложение Костанди неожиданно поддержал другой педагог школы, Геннадий Александрович Ладыженский. Обычно он отмалчивался на педагогических советах, болезненно стыдясь своего заикания, а тут выступил, настолько его тронули рисунки юного художника с Дона.
Судьба Грекова была решена. В августе 1898 года он стал учеником Одесской рисовальной школы, в которой провел пять долгих лет. Особенно тяжело ему пришлось на первых порах. В школе приучали работать с натуры, воспитывая привычку строго следовать модели. Культивировалась поэтапность в работе. Сначала обязательно строилась общая форма, после прорисовывались отдельные детали, а там уж прокладывались тени…
Ладыженский, преподававший в орнаментальном классе, строго следовал этим принципам. Так учил его Клодт в Академии художеств, так учил и он. Даже малейшие отступления от правил не допускались. На первом занятии, усмотрев неточность в рисунке Грекова, сердито фыркнув, Ладыженский решительно перечеркнул лист крест-накрест красным карандашом. Пришлось начинать все заново. И опять от зорких глаз педагога не укрылась погрешность. Митя едва не расплакался над вторым «перекрещенным» рисунком. Закусив губу, в третий раз взялся за работу.
— Это еще что, — влажно поблескивая карими глазами, говорил ему, насупленному и хмурому, Исаак Бродский, — в элементарном классе некоторые по месяцу бились над контурным рисунком куриного яйца… Я сам справился с заданием лишь к концу второго дня… Один только Степан нарисовал яйцо с первого раза.
Степан Колесников, добродушный силач, молодецки потряхивал кудрями. Ему все давалось шутя. Легкость, с какой он работал, привычка достигать всего без усилий оказали Колесникову дурную услугу. Одаренный сверх меры, он так и не вырос в крупного художника.
Митя ходил на занятия без охоты. Все наставления он скрупулезно выполнял, но радости и удовлетворения никакого при этом не испытывал. Его отвращение к орнаментам не укрылось от опытного педагога.
— Формальное отношение к делу еще никогда не приносило желаемых результатов! — жаловался на него Ладыженский Костанди. И запальчиво присовокупил: — Между прочим, Верещагин потому и стал Верещагиным, что даже в карцере рисовал орнаменты!
Мудрый Костанди не стал торопить события. Подождал, когда улягутся страсти. Он знал, что в конечном итоге любовь к рисованию возьмет верх, юноша втянется в скучную, но необходимую работу над орнаментами. И он оказался прав. Постепенно юный художник стал сознавать нужность их рисования. На эту мысль прежде всего его наводили картины. В степной глухомани, где даже книги были редкостью, юноша не видел картин.
Висевшие в классах живописные полотна будоражили его воображение. Не верилось, что и он когда-то сможет писать большие картины.
Особенно часто юноша останавливался перед морским пейзажем Айвазовского. «Сколько, должно быть, потребовалось времени и усилий, — думалось ему, — чтобы изобразить игру волн, кружево пены на их гребнях, стремительный полет облаков над морской пучиной!» Каково же было его изумление, когда он узнал, что Айвазовский написал эту картину всего за два часа, прямо на глазах учеников школы. «Как художник достиг такого мастерства?» — не оставлял его мучительный вопрос.
Еще большее впечатление на юного Грекова произвела живопись Левитана.
Существовавшее в Одессе с 1890 года Товарищество южнорусских художников — его учредителями являлись Костанди и Ладыженский — ежегодно устраивало выставки, на которых экспонировались работы самых видных русских мастеров.
Очередная выставка по традиции открылась в октябре 1898 года в здании городской картинной галереи — красивейшей постройке классического стиля, с шестиколонным портиком и широко распахнутыми боковыми «крыльями», образующими просторный двор.
Несколько подавленный дворцовой роскошью, лепными украшениями потолков, узорным паркетом, Митя в компании молодых художников переходил от картины к картине и вдруг замер, словно бы наткнувшись на невидимую стену. Поначалу он даже не поверил, что это картина. Ему показалось, будто он смотрит в открытое окно, за которым виднеются дышащий сыростью лес, подернутая мелкой рябью река, над ней пламенеющие березки и русские избы. Заметив, в каком смятении он находится, Костанди ласково обнял юношу за плечи.
— Нравится?.. Такое не может не нравиться… Левитан — огромнейший мастер!
— Как ему удается изобразить все так правдиво?.. Ведь это сама жизнь!
— Как?.. Путем глубокого изучения натуры… Она наш главный учитель. Ну и, конечно, трудом.
— А говорят, Левитан работает без всякого напряжения? — недоверчиво спросил кто-то из учеников.
Костанди даже рассердился:
— Действительно, Левитан творит по-рафаэлевски легко. Но и ему ведомы бессонные ночи у холста. Нет искусства без усилий. Великий художник — это великий труженик!
Желание писать картины заставило Грекова как следует взяться за рисование орнаментов.
— Давно бы так! — радовался Ладыженский успехам своего ученика.
Иногда, проверяя, насколько возросло его умение, Митя принимался за гипсовые фигуры, какие рисовали старшие ученики, и с горечью убеждался, что его работы много слабее. Повздыхав, он еще с большим усердием налегал на орнаменты.
В упорных трудах незаметно пролетел год. В гипсофигурном классе натура была посложнее: рисовали торсы и головы античных героев и богов. И снова Митя шел среди лучших учеников.
На третьем году пребывания в Одессе восемнадцатилетний художник наконец соприкоснулся с настоящей живописью. В натюрмортном классе Ладыженского он узнал, как смешивать краски, наносить их на холст, тайны соотношения и взаимодействия красок. Тогда же началась работа над этюдами.
На этюды ученики отправлялись большой группой. Писали степь, расстилавшуюся за городом ровной скатертью, тихие улочки с обветшалыми строениями и зелеными зарослями акации, взморье, где на песчаных отмелях лежали перевернутые вверх днищем баркасы и сохли на кольях рыбацкие сети.
Импрессионистические веянья не обошли стороной Одесскую рисовальную школу. Ладыженский и Костанди придавали большое значение колориту. Для учеников образцом служили полотна Костанди, стремившегося писать прозрачно, умевшего мастерски передавать и блеск красок полудня, и рассеянным предвечерний свет.
Педагоги рисовальной школы прививали ученикам и высокую требовательность к себе. Пример опять-таки подавал Костанди. Он беспощадно выскабливал на холсте всякую деталь, над которой проработал много часов, если ему казалось, что она в картине диссонирует.
С большим волнением Греков переступил порог натурного класса, завершавшего курс обучения, Костанди, оправдывая прозвище Капитанчик, решительно взялся за штурвал управления классом и предложил ученикам попробовать свои силы в работе над эскизами.