Жил лесник со своей лесничихой
Возле заводи тихой,
Возле озера, в чаще глубокой,
От селений далеко.
К тем селеньям знакомым
От жилья лесникова
Шли, конечно, дороги лесные,
Дороги глухие.
Заросли они серыми мхами,
Кустами, грибами,
Заросли, потому что лесник
Колесить по кустам не привык:
Он лишь ради базарного дня
Запрягал порою коня,
Чаще ж он по делам неотложным,
По служебным делам всевозможным
Отправлялся дорогой иною —
На лодке водою.
Жил лесник со своей лесничихой
Возле заводи тихой.
Тут-то мы комиссара больного
Положили у хаты сосновой.
Нам воды было нужно,
А фляга — пустая,
И хозяйка сказала радушно,
Березовый сок подавая:
— Пейте, милые, сколько хотите,
А товарища в хату несите…
Острых кос восемь штук
Лесниково скрывало застрешье.
Разве ж он для своих только рук
Столько их понавешал?
Мы с хозяином косим,
Но об этом не спросим…
Пять сынов или восемь
У хозяина было? Не знаем
И допытываться не желаем.
Мы об этом не спросим его,
Потому что не видим ни одного,
Потому что, придут ли с войны
Лесниковы сыны,
Мы не знаем
И тревожить его не желаем.
Видит наши мозоли лесник,
Лица в каплях обильного пота,
И уж знает старик:
Мы от сельской отвыкли работы.
Молча день мы проводим в труде,
Свищут косы стальные.
Как мы жили и где
И посты занимали какие?
Он об этих не спросит делах,
Ждать не станет ответа,—
Знает так, что на прежних местах
Нас теперь уже нету.
Окликая озерные дали,
Кукушки с утра куковали,
Будто клены, березы считали,
Комиссару здоровья желали.
Комиссар понимал, улыбался,
Слушал их,
Поправлялся.
С комиссаром у нас
Молчаливый, нерадостный сговор:
Заведем мы беседу подчас —
О бригаде ж ни слова.
Так семья замолкает порою
Об умершем сыне иль брате,—
Долго имя его дорогое
Не произносится в хате.
Да и незачем боль растравлять:
Похоронен родной и не встанет,
Раны не к чему посыпать
Горькой солью воспоминаний.
Прочь мы гоним вспомин,
Прочь незваный, непрошеный гоним,
Потому что у нас не один,
Не один человек похоронен.
Кто об этом сказал?
Мы не верим в рассказы такие,
И лишь только закроем глаза —
Вновь стоят, как живые,
Молодые да рослые,
Городские, колхозные
Молодцы,
Побратимы,
Бойцы.
Нет, забыться от горьких тревог
Было нам не под силу.
Удержаться Зарудный не мог,
И про знамя спросил он:
— Цело знамя иль нет?
— Цело… С нами оно… — говорю я,
— Покажи…—
Что придумать в ответ?
Показал и себя нее корю я.
Развернули мы стяг боевой —
Яркий, гордый и в горе.
Посмотрел он, потрогал рукой
Это знамя, нам всем дорогое.
Еле-еле слезу удержал,
Слабый, хворый, привстал на постели.
— Выноси! — мне чуть слышно сказал. -
Без меня…—
Мы, потупясь, сидели.
И, смущение наше заметив,
Он отрезал сурово:
— Не привык я на ветер
Бросать свое слово.
Собирайтесь! Сегодня ж
Пойдете в поход…—
Всех он на ноги поднял.
К сундукам нас хозяйка ведет,
Достает нам дорожные вещи,
Словно мать, сыновей собирает.
Вижу, куртку мой друг примеряет
На широкие плечи.
Может статься, сыновний рабочий
Костюм лесничиха дарила.
А куда мы идем среди ночи,
Она не спросила.
Чье же все это? Чье?
Не сказала Прасковья.
Кто носил — не спросил у нее.
Не спросил про сынов я.
Документы прежние спрятаны
За подкладкой, под ватою,
Там же знамя зашито… Пора
Уходить со двора.
Слышны стоны больного —
В бреду комиссар.
«Разве можно оставить такого? —
Печально звенит самовар.—
Ваша спешка его доконала.
Смотрите,
Что сделалось с ним…»
Утром хуже Зарудному стало.
Мы сидим и молчим.
Дни прошли, миновали,
Кукушки откуковали.
Мы в просторные лодки входили,
И плыли, и плыли.
В далях синих и розовых
Тучки сходятся стайками.
Был закат. Через озеро
Проводил нас хозяин с хозяйкою.
Тихий лес подымался стеной
Над извилистыми берегами.
Комиссар полковой
Был теперь между нами.
Мы его подождали,
И этому рад он душою.
Вот и лодки пристали,
На берег выходим гурьбою.
Всех подряд обняла нас Прасковья,
И губы ее задрожали.
— Как родимых сынов, я,
Товарищи, вас провожаю…
— Брось ты плакать, старуха,—
Лесник уговаривал глухо, —
Брось, не надо… — А сам
Он проводит рукой по глазам.
Распрощалися с нами.
Пошли. Сели в лодки пустые…
По просторам земли
Стежки нас повели.
Полевые.