— Дай мне его оружие! — крикнул он конвоиру.
Тот протянул винтовку; комдив ловко ее взял, быстро открыл затвор и вынул обойму. Все пять патронов, запотевшие и тусклые, стояли в металлическом гнезде.
— Подсумок дай! — крикнул полковник.
Его глаза расширились и потемнели. Он открыл матерчатый, туго набитый конверт и, опрокинув, тряхнул. Патроны посыпались, стуча и раскатываясь по полу.
— А-а! — протянул телефонист Белкин и взмахнул руками.
Бутаков отпрянул на шаг, глядя на упавшие пули так, словно все они предназначались ему.
— Целы твои патроны, — тихо сказал комдив. — Все на месте… Ты трясся от страха, влипнув в землю, пока вторая рота выбивала немцев. Ты ни разу не выстрелил, трус…
Он оборвал, боясь, что голос выдаст его волнение.
— Товарищ командир… — начал было Бутаков. Его страдающие глаза ловили теперь каждое движение Богданова.
— Отведите предателя родины! — перебил комдив.
— Сейчас, сейчас… — заспешил Бутаков и, согнувшись, начал судорожно собирать рассыпанные патроны.
— Напрасно стараешься, — сказал Синицын. — Тебе их больше не дадут.
Среди бойцов не было никого, кто сам не прошел через все испытания боя, И теперь только презрительный гнев вызывал у них человек, предоставлявший другим сражаться за него.
— Гражданин, идемте! — сказал конвоир.
И неожиданное обращение поразило Бутакова. Он вскочил и потоптался на месте. Потом быстро пошел, почти побежал к выходу, будто торопился получить то, что там его ожидало.
— В трибунал пойдет… — строго сказал Яновский.
— Нашего не обманешь, — шепнул Синицын Белкину. — Понимает, какая сорока кривобока, какая ворона картависта.
Командарм все еще не подходил к проводу. К соседнему аппарату вызвали Веснина, и начальник штаба нетерпеливо слушал, время от времени взглядывая на комдива. Кинув трубку, он рванулся к Богданову, попросил его пройти в соседнюю комнату и захлопнул за собой дверь.
— Звонил начштаба сто семьдесят первой, — стремительно докладывал Веснин. — Разведка нашего соседа обнаружила скопление значительных сил пехоты противника в лесу, к востоку от безыменной высоты.
— Что такое «значительных»? — спросил Богданов.
— Точных данных пока нет.
— Значит, их надо получить, — сказал комдив.
— Товарищ полковник, — медленно и тихо начал Веснин, словно то, что он собирался сообщить, могло стать менее печальным, если произнести его полушопотом: — обстановка становится очень серьезной, если не сказать больше. Противник готовит удар в стык обеих дивизий и дальше на Степанчиково, в обход нашего правого фланга.
Выдержав паузу, как бы проверяя эффект от своих слов, он заговорил громче и быстрее:
— Наши люди находятся на пределе… Части обессилены в непрерывных боях и больше не держат рубежей. Случившееся сегодня с тринадцатым полком говорит об этом достаточно красноречиво… Противник попытается теперь развить свой успех, как на его месте поступили бы и мы с вами.
Странное спокойствие появилось на измученном лице Веснина. Обстоятельства, изложенные им сейчас, сами по себе не могли его, конечно, радовать. Но Веснин испытывал облегчение от того, что действия дивизии, в которые он уже не верил, будут наконец прекращены.
События этого утра делали наступательные операции невозможными, вне зависимости от чьей-либо воли.
Машков слушал, стоя у стола с полотенцем, которым только что утирался. Комиссар был взволнован и огорчен, но промолчал, ничего не найдя возразить начальнику штаба. Белозуб сидел у окна, и слабая улыбка опять блуждала на его губах.
— Да, да… — сказал комдив.
Он понял, к чему клонит начальник штаба. Инициатива ныне переходила к врагу, и он, Богданов, сохранил за собой лишь инициативу отступления. Но, услышав от другого почти то же, что думал недавно сам, полковник не узнал своих мыслей. Они обозначали неудачу на всем участке армии, а быть может, и фронта, так как дивизия вела бой в общем наступательном маневре. Батальон капитана Подласкина, окруженный в лесу, следовало теперь считать погибшим.
— …Думаю, что прежде всего надо принять меры против реальной угрозы на правом фланге, — проговорил начальник штаба.
— Точнее, точнее, Александр Аркадьевич, — сказал Богданов.