— Ударил-таки! — обрадованно крикнул кто-то.
— Работает, ох, работает! — удивился Зуев, хотя видел не больше, чем все остальные.
— Сейчас фрицу не уйти, — проговорил Тарелкин убежденно.
— Надо, чтоб не ушел, — сказал Богданов.
Он уже видел, что никто не остановит его батальоны. Сама советская власть, казалось комдиву, пришла к своим защитникам на это поле. И победа, недостижимая полчаса назад, смотрела теперь на него с недалеких холмов.
— Взяли! — завопил Зуев. — Товарищ полковник, первую линию взяли!.. Ох, работают!..
— Ура! — крикнул кто-то.
Несколько человек, стоявших на НП, закричали «ура». Потом они сразу заговорили, указывая друг другу на то, что все видели одинаково хорошо. Они улыбались неудержимо и неумело, как будто в первый раз за всю жизнь.
— Комиссар Машков снова держит безыменную высоту! — крикнул Тарелкин у телефона.
— Хорошо, — сказал Богданов.
Знамя достигло вершины холма. Оно очень уменьшилось теперь, и дым застилал его. Крохотный пурпурный огонек ослабевал совсем и вновь разгорался в движущейся пороховой мгле. Вдруг Богданов повернулся к офицерам и обвел их глазами. Со всех сторон на него смотрели как будто незнакомые люди — оживленные, благодарные, смеющиеся. Но сам полковник стоял спиной к освещенной амбразуре, и поэтому командиры плохо видели его лицо. Они скорее догадались, что Богданов был очень серьезен и словно куда-то торопился. Ожидая, что он заговорит, офицеры умолкли один за другим. Быть может, им хотелось услышать торжественное обращение или крепкую шутку.
— Начальника артиллерии — к телефону! — приказал Богданов. — Инженера — к телефону! Капитан Игнатьев — ко мне!
Из угла шагнул начальник резерва — невысокий офицер лет двадцати пяти. Его дыхание пресеклось, и щеки быстро начали темнеть.
— Деревня сейчас будет взята, — сказал Богданов. — Будешь преследовать немца… Оседлаешь шоссе…
Тарелкин, карту! Так вот, — закончил он, объяснив задачу. — Дело нехитрое… Целой дивизией на тебя навалятся — стой на месте. До конца стой! Чтобы ни одна немецкая душа по шоссе не проскочила.
— Разрешите отправляться?
— Птицей! — сказал комдив, слабо улыбнувшись.
Игнатьев подошел к краю настила и вдруг действительно, подобно птице, спорхнул вниз. Он ловко присел, выпрямился и побежал к двери.
Богданов по телефону распорядился о новой задаче для артиллерии и переговорил с командиром саперного батальона. Пока ему вызывали командира одиннадцатого полка, он крикнул Зуеву:
— Сережа, коня! Едем в тринадцатый.
Внизу, ожидая лошади, он потянулся за папиросами и с удивлением обнаружил, что коробка раздавлена. Богданов расправил крышку, и глазам его снова предстал черный силуэт всадника в бело-голубом ущелье. На секунду полковник испытал острое удовольствие, как от встречи со старым товарищем тревожных часов. Но коробку пришлось выбросить, и Богданов взял папиросу, предложенную одним из офицеров. Закурив, он вышел во двор. «Не должен немец уйти, — мысленно говорил себе полковник. — Горбунов перехватит его на западе… Дашкову надо быстро двигаться на Лаптево…». Садясь в седло, Богданов подумал, что ему некогда сейчас в полной мере насладиться тем, что произошло. Сражение пока продолжалось, и множество новых задач обступило комдива. Он вынужден был, видимо, отложить свою радость до более свободного часа. «Как странно, — подумал он, — мне казалось, эта минута будет иной». Он не представлял себе, впрочем, какой именно.
Глава двенадцатая. Наступление продолжается
К утру нового дня пространство в несколько десятков квадратных километров было очищено от немцев. В лесу еще ловили бежавших и уничтожали тех. кто сопротивлялся.
Вследствие маневра Горбунова, перерезавшего главные пути отхода неприятеля, количество пленных быстро увеличивалось.
Богданов возвращался на свой командный пункт. Ветер утих, и в утреннем ясном, по-зимнему лазоревом воздухе оцепенели необыкновенные, розовые деревья. Конь под комдивом шел некрупной рысью. Кудрявые кусты, обросшие пышным инеем, нависали над самой дорогой, и казалось, она заставлена по обеим сторонам облаками. Громко стучали копыта, и два всадника на рыжих конях ехали, опустив поводья. Зуев дремал в седле, и голова его валилась на грудь.
Деревья неожиданно расступились, и Богданов увидел впереди отвоеванную землю. Бело-розовые поляны сверкали на солнце так, что больно было смотреть. В замерзших садах виднелись крыши близкой деревни. Дым поднимался из труб совершенно прямо, как на детских рисунках.