— Если бы вы любезно разрешили, вероятно, там уже говорят… — оторвал его секретарь от этих неожиданно всплывших неприятных воспоминаний.
Министр молча кивнул головой.
Радиоприемник тихо щелкнул, магический зеленый глазок стал нагреваться. Потом шум превратился в не очень громкую, спокойную, плавную речь. Он узнал этот характерный голос с легким моравским акцентом.
«Призываю вас к бдительности и готовности, — уже ясно зазвучало из приемника. — Призываю всех добрых чехов и словаков, всех вас — рабочих, крестьян, ремесленников и интеллигентов — к единству и к сотрудничеству. В деревнях, в окружных и других центрах, повсеместно создавайте комитеты действия Национального фронта из демократических и прогрессивных представителей всех партий и общенациональных организаций. Пресекайте в самом зародыше любые провокации агентов реакции…»
Еще не умолкли последние слова премьера, как внезапно, словно из глубины моря, поднялся сильный, гулкий, продолжительный, ритмичный грохот, похожий на шум грозы в горах, порожденный грандиозным общим порывом единой воли. Отдельные неясные слова, словно грохот каменных глыб, летящих со скал, взрывались снова и снова. Только по ритму министр угадал, что стотысячная толпа повторяет второй и третий раз все ту же фразу, смысл которой он понял только при дальнейших повторениях: «Долой предателей из правительства! Долой предателей из правительства! Долой предателей!..»
— Выключите, коллега! — нервно крикнул он секретарю.
Он снова засмеялся, на этот раз не захлебываясь, а кисло, кривя губы. И уже не задумываясь над тем, что изливает поток своих тайных мыслей перед услужливым секретарем, министр разразился тирадой:
— Комитеты действия! Вы слышали? Дилетантские глупости! Точно так же, как в тридцать восьмом! Тогда хотели поднять движение национального сопротивления, раздать винтовки на фабриках, мужичью — в деревнях, кричали о защите каждого завода, каждой хаты, каждого забора. А теперь, вместо того чтобы договориться где следует, поднимают народ и выдумывают какие-то комитеты действия. Будут теперь орать на улицах, чтобы согреться, а мужики и Высочанские рабочие решат, что они тоже политики и понимают больше министров! Демагогия! Но мы преподнесем господину Готвальду — он не успеет и глазом моргнуть — такое правительство!..
Только теперь министр заметил свое волнение и прикусил язык. Ну, конечно, увлекся перед дураком секретарем; от подобного понимания демократии у него всегда закипала кровь: депутации от народа в парламент, толпы на площадях… Запах толпы всегда был ему противен. Ну, хорошо, там их действительно было много, на Староместской площади… но как неприятна, как отвратительна такая куча людей! Сто, двести тысяч… все же это толпа!
Если миллион, два миллиона, шесть миллионов… толпа, толпа, толпа! Odi profanum vulgus et arceo![25] «Шесть миллионов… но ведь это уже народ, не так ли?» — нашептывал ему дьявол-искуситель. «Народ? Откровенно говоря, я не верю в народ. Народа нет! Есть толпа… как та, что гремела сейчас в радиоприемнике, безликая, ужасная… а потом есть личности… личности, как и я, и эти личности будут творцами того волнующего, манящего искусства, которое называется политикой, будут блюсти равновесие мира. Это принадлежит им по праву воспитания, происхождения, исключительной интеллигентности, а в конце концов и их экономической мощи. А эта толпа будет слушаться, слушаться во веки веков, или…»
Не закончив тайной мысли, он упрямо и с наслаждением вернулся к кулуарной тактике, которую они на этот раз избрали. «Вчера подали в отставку двенадцать человек, сегодня это могут сделать следующие… Майер[26] ведь наш, и мы имеем влияние в его партии. А потом пусть товарищи поиграют в правительство несколько деньков одни. В конце концов они пойдут в Град с мольбой, чтобы президент передал власть кому-нибудь другому, потому что им что-то не удается свести концы с концами.
А потом мы продиктуем свои условия: нам нужны министерства внутренних дел, национальной обороны, земледелия… и так далее, и так далее.
Потом у господина депутата Готвальда окажется много свободного времени для собраний и митингов протеста!»
Министр задрожал от радости, представив себе вытекающие отсюда последствия: ослабнет союз с русскими, будет пересмотрена политика национализации, промышленность вернется в разумные руки предпринимателей… Настанет приятная, радостная жизнь, окрепнет наша классическая демократия, мы распустим национальные комитеты, покончим с глупой шахтерской идеей народоправия. Окажемся там, где были перед Мюнхеном, снова получим широкое доверие великих держав, они придут к нам с инвестициями, поднимут всю экономику. Ах, чего только нельзя предпринять в международном масштабе!