А главное, сами бывшие дети, даже если у них не возникает подобных ассоциаций, своими практическими шагами вполне укладываются в эту аналогию. Ибо, убедившись, что уже через год-другой после завершения школьной программы они мало что могут вспомнить из неё, и происходит это ровно потому, что сообщавшиеся в школе “знания” не помогли им ни в одной реальной задаче, очень многие решают: “Хватит!” В том смысле, что обязательная доля “учебных мучений”, коей по малолетству нельзя было избежать, ими уже получена, и впредь они, как настоящие взрослые, если и позволят себя чему-либо обучать, то только тому, в чём будут видеть насущную жизненную необходимость. А на всякие туманные абстракции и заумные теории пускай тратят время те, кому больше нечем заняться. Отсюда и деятелей науки наши герои, почувствовав себя “полноценными людьми”, оставившими детство за спиной, начинают воспринимать по сути как шаманов от прогресса, этаких носителей сокровенного знания, которых можно уважать или даже в чём-то побаиваться, но понять, что и как они делают, “простому человеку” лучше и не пытаться.
Наконец, те, кто, не имея специального образования и опираясь лишь на свои практические умения и навыки, смог продвинуться по социальной иерархии и занять прочные позиции в каком-либо ремесле или коммерции, в своих отзывах о теоретиках, не умеющих коротко и ясно ответить ни на один конкретный вопрос, и вовсе не могут сдержать сочувственной усмешки. Да и как иначе, позвольте спросить, людям, “прочно стоящим на земле”, относиться к тем, кто “витает в облаках” и надеется найти непонятно где и неизвестно что?
А чтобы “достойно” завершить картину сакрально-бестолкового отношения к науке, появляются также своеобразные вольнодумцы и “борцы с суевериями”, считающие, что научные работники по преимуществу есть лишь ловкие шарлатаны, пользующиеся тем, что их трудно проконтролировать, для выманивания у недальновидных правительств всевозможных ресурсов, льгот, почестей и т. д. И нельзя не признать, что определённый вклад в формирование такого отношения к себе вносит сама “интеллектуальная элита”.
Потому что уже на самых ранних этапах выделения умственного труда в особую сферу деятельности среди занятых в ней, наряду с истинными подвижниками познания, не жалевшими ради совершения новых открытий своих сил, а порой и жизни, начинают встречаться и персонажи совсем иного рода. В частности, такие, кто считает свою профессиональную роль выражением более общего социального или даже цивилизационного превосходства и способен без всякого смущения рассуждать о тех, кто в своём умственном развитии не превзошёл среднего уровня, как о “прирождённых тупицах”, “дикарях”, “быдле” и т. п. Но всё же поначалу это не составляло никакой особой проблемы.
Ведь ещё во времена Г. В. Лейбница и Я. В. Брюса городские и особенно сельские низы в немалой своей части и сами были готовы согласиться с тем, что, по сравнению с благородными дворянами, они есть существа низшего сорта. А те, кто в ответ на проявления пустого самомнения и спеси со стороны зазнавшихся интеллектуалов мог позволить себе оскорбиться, как раз поэтому редко сталкивались с подобными проявлениями. И в любом случае пока представительство учёных да и просто образованных людей в общей массе населения ограничивалось сотыми долями процента, даже самые раздражающие реплики и поступки кого-либо из штатных “умников” воспринимались не более как признаки скверного характера данных конкретных личностей.