Н. Федотова: — Например?
Э. Финкельштейн: — Ну, допустим, качели, которые так любят все дети. Как нарисовать колебания качелей? Задача, прямо скажем, не из легких, у ребенка заведомо сначала ничего не выйдет — он не понимает сути процесса. Тогда можно предложить ему такую модель тех же качелей: подвешенное на ниточке ведерко с песком и дырочками на дне. Если под него подложить движущуюся бумажку, то мы получим полоску иэ высыпающегося песка — след колебаний. А можно объяснить колебания с помощью звука. Заменим дно и крышку консервной банки папиросной бумагой и прикрепим к одной из этих мембран тоненькую стрелочку, кончик которой будет касаться закопченного стекла. Если ребенок начнет кричать, мембрана будет колебаться, а стрелочка — рисовать эти колебания.
Разумеется, это общая схема, на самом деле тут много возможностей выстроить игру так, чтобы все эти переходы от качелей к понятию колебания, а затем к эвуку ребенок открыл самостоятельно.
Естественное обучение — это прежде всего возможность для ребенка постоянно строить ошибочные гипотезы. Если, по его мнению, ветер возникает от того, что деревья машут ветками, не надо говорить ему, что это не так, и давать готовое правильное объяснение. Надо подсунуть такие предметы или тексты, которые позволят ему самому убедиться в своей ошибке и, экспериментируя, создать целую цепочку моделей гипотез, каждая из которых будет приближать его к более правильному восприятию и вырабатывать у него интуицию.
В «Понарошкином мире» хорошо известная нам всем школьная методика — объяснение материала, усвоение, практическое применение — как бы перевернута наоборот. У нас все начинается именно с практических действий; потом ребенок начинает кое-что понимать, постепенно усваивать, у него возникают какие-то вопросы, затем появляются гипотезы, и уже только после их проверки приходит подлинное понимание и способность облечь его в слова.
Н. Федотова: — В романе Каверина «Два напитана» есть любопытный эпизод: Сане Григорьеву и его одноклассникам в школе задали описать утку во всех аспектах, какие только возможны, пользуясь знаниями из разных областей науки. Эта методика, появившаяся еще при Крупской, называлась тогда «комплексное изучение предмета». Не кажется ли вам, что ваш переход от качелей к звуку чем-то напоминает эту «утку»?
Э. Финкельштейн: — Ну что вы, это абсолютно разные вещи! В романе перед ребятами был знакомый им готовый объект, и оперировали они тоже готовыми знаниями, как бы прикладывая их друг к другу, не вскрывая между ними никаких внутренних связей. А у нас ребенок сам постепенно выстраивает модели, которые приведут его к правильному восприятию. К пониманию он придет, двигаясь от конкретных вещей к более абстрактным.
Я прекрасно понимаю, откуда появилась эта «утка». Проблема интеграции, сжатия информации существовала уже в те времена. Что же говорить о нынешнем времени, когда она обостряется год от года!
Что же такое интеграция на самом деле? Вот, например, раньше существовали такие предметные области, как электричество, магнетизм и свет. А впоследствии удалось вскрыть такие внутренние связи между ними, которые показали, что это всего лишь разные грани одного и того же объекта — электромагнитного поля. Так, вместо трех предметных областей появилась единая — электродинамика. Вот это настоящая интеграция в отличие от внешней.
Н. Федотова: — Я вижу, у вас немало новаторских педагогических технологий, не похожих на традиционные. Есть какая-нибудь центральная, представляющая основное ядро «Понарошкина мира»? Что, собственно, придает ему целостность как среде?
Э. Финкельштейн: — Это особая разработанная нами система понятий. Представьте себе, пришел ребенок в первый класс обычной школы и попадает на дорожку, которая называется, допустим, математикой. Сначала ему объясняют просто числа, потом — целые числа, дроби, потом — отрицательные числа и так далее. Словом, он двигается в логике этой дисциплины. Но на другом уроке ему приходится делать скачок на иную дорожку — русский язык, и он начинает двигаться уже по ней. Связи с первой дорожкой никакой, и речь идет о разных вещах, да и слова, и понятия абсолютно разные. А впереди уже третья дорожка — естествознание, четвертая, пятая… Нельзя ли все-таки найти такой язык, на котором он смог бы разговаривать в любой из этих предметных областей с равным успехом?
Вот такой язык нам и удалось найти, обратившись к метапонятиям, с помощью которых можно рассказывать о всех других понятиях. Это как бы первичные понятия, неопределяемые, их можно только показывать на каких-то примерах, и чем раньше мы начинаем это делать, тем для ребенка это естественнее и понятнее.
Н. Федотова: — Сколько же таких метапонятий в вашем новом языке?
Э. Финкельштейн: — Всего-навсего пять: «объекты», или «вещи»; затем «свойства» этих объектов; «действия», меняющие эти свойства; «отношения», которые устанавливаются между объектами; и наконец, «множества», когда речь идет о нескольких объектах.
Н. Федотова: — Неужели этими пятью понятиями можно увязать всю картину нашего огромного, «прекрасного и яростного» мира?
Э. Финкельштейн: — Конечно, нельзя. Это лишь своего рода минимальный словарь, не более того. Но составляющие его слова обладают удивительными свойствами. Прежде всего, они универсальны для всех наук. Усвоить их ребенок может только в ходе эксперимента. Но если ему удастся понять раэницу между вещами и свойствами, свойствами и действиями, действиями и отношениями, это даст ему в руки мощнейший инструмент для исследования мира, для понимания того, как и почему мы разделяем наш единый мир при его исследовании на физику, математику, географию и прочие науки. Более того, ребенок должен иметь возможность сам провести такое деление, причем по разным основаниям — по объектам, по свойствам, по действиям, по отношениям.
Это уже очень много, но далеко не все. Благодаря тому, что за этими словами стоят не отдельные понятия, а взаимосвязанные, которые выражаются друг через друга, у них огромная информационная емкость и колоссальные комбинационные возможности. Это очень облегчает ребенку познание мира. Запомнив минимум информации, но усвоив структуру взаимосвязи между понятиями, он получит такой ее объем, как если бы отдельно запоминал все объекты, свойства, действия и отношения.
Н. Федотова: — В чем же отличие вашего «Понарошкина мира» от других развивающих программ, которых было уже немало?
Э. Финкельштейн: — «Понарошкин мир» — это не столько программа в общепринятом смысле слова, сколько развивающая среда, своего рода биоценоз, где учитель и ученик — равноправные участники учебного процесса: оба учатся, оба влияют друг на друга. В нашей среде ученик может двигаться совершенно свободно в любом направлении, как в логике учебных предметов, так и в логике своего развития — воображения, внимания, памяти… Главное, чтобы среда, представляющая собой сеть таких дорожек, была достаточно густой и богатой. У нас и нет никакой единой жестко фиксированной программы, их множество, и выстраиваются они по ходу действия, причем с участием и учителей, и учеников. А помогает все это осуществить тот самый набор фундаментальных понятий и соответствующие языки.
Н. Федотова: — Эдуард Борисович, мне посчастливилось познакомиться в вашем центре с некоторыми хитроумными и загадочными игрушками, секреты которых я, кстати, так и не разгадала. Но, по-видимому, это лишь малая толика вещного мира вашей развивающей среды. Из чего он вообще состоит?
Э. Финкельштейн: — Прежде всего, зто целые цепочки игр и игрушек, способных привести ребенка к той или иной идее, — конструкторы, учебные приборы. С ними можно работать в любом возрасте, смотря какие вопросы ставить и какие методики использовать.
Простенькая игрушка: пять стальных шариков, подвешенных к каркасу и примыкающих друг к другу. Между прочим, придумана она лет триста назад самим Ньютоном. Обычно в институтах на ней демонстрируют законы сохранения импульса и энергии. А трехлетних малышей она поможет обучить счету и одновременному схватыванию количества. В пять-шесть лет это прекрасное средство для генерирования гипотез; что будет с шариками, если отпустить тот или другой из них, изменить их размер или материал, придерживать каркас, зажать шарик рукой? Дети сами меняют параметры игрушек, пытаются строить гипотезы, проверять их и опровергать. А поскольку возникающие эффекты, как правило, противоречат обычной интуиции, удивленные ребята задают все новые и новые вопросы, дабы докопаться до сути. Чуть позже у них уже начинает складываться интуитивное представление об импульсе и энергии, а через несколько лет это легко переходит в понимание связанных с этим уравнений и в умение решать школьные задачи, но уже абсолютно осмысленно, с прогнозированием и анализом. А в институте можно исследовать те же шарики на предмет наличия или отсутствия дисперсии или рассмотреть условия распространения упругих волн.